Собачья жизнь

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(продолжая зевать). Ах ты, подлец!

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч(немного помолчав, нерешитель­но). Кончила бы ты, что ли, продавать на рынке свою селедку, пошла бы опять в школу, в младшие классы, привносить детишкам хорошее, доброе, вечное; глядишь, Антонида, я бы опять тебя полюбил.

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(перестав зевать, в крайней степени возмущения). Ах же ты, старый козел! это от кого несет рыбьим духом, так что не в состоянии исполнять он свои законные супружеские обязательства? это кто должен опять вернуться в нищую школу, на нищен­скую зарплату, привносить сопливым детишкам хорошее, доброе, вечное? а ихние мамаши, значит, в это же са­мое время займут мое место в рыбном ряду? законное, отвоеванное ценой крови и пота? и вместо меня будут людям продавать керченскую селедку, чтобы хоть как-то пополнить свой скромный бюджет, свою семейную проху­дившуюся казну; чтобы хоть что-то купить своим сопли­вым, ни на что не годным оборвышам, чтобы немного их приодеть, да приобуть, да накормить сытным куском, что­бы не были они похожи на тебя, злостного оборванца, да на твою паршивую рыжую суку, с которой ты целыми днями гуляешь вдоль берега моря, словно какой-то драный ко­бель, себе на посмешище, и мне на погибель?

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч(весело). Не бранись, Антонида, я не шатун, и не драный кобель, а свободный фило­соф и наблюдатель природы; и жучка моя не паршивая су­ка, а великолепная породистая собака, мой верный друг, который один у меня и остался; вот если бы ты, Антонида, вместо того, чтобы под видом керченской сельди продавать на рынке тухлую кильку, которую берешь ты у разных жуликов и перекупщиков, сопровождала меня в моих ежедневных походах вдоль моря, я бы тебя носил на руках!

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(показывая кукиш). А это­го, мерзавец, не хочешь?

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч(с досадой). Да, куда тебе, порода не та! нет в тебе, Анто-нида, тех благородных и древних кровей, тех жизненных и стремительных соков, которые бурлят в жилах этой собаки; нет в тебе, Анто­нида, породы, воспитанной тысячами поколений стреми­тельных и отважных созданий, спутников рыцарей в ве­ресковых шотландских холмах, загонщиков кабанов и оле­ней в заповедных королевских лесах, ловцов волков, зай­цев и лис в графских охотах снежной и морозной Руси, – нет в тебе ничего такого, похожего на азарт, на пого­ню за счастьем, за истиной, за красотой; нет потому, что выродилась ты, Антонида, растеряла свою былую породу, за которую я когда-то и взял тебя в жены; а по­тому вынужден я один ходить среди своих пустынных бре­гов, в мучительных поисках единого закона природы и красоты, и никого, кроме моей лохматой подружки, не будет у меня еще долгие годы!

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(в крайней степени воз­мущения). Это у кого пропала порода? это у кого из керченской сельди превратилась она в тухлую кильку? это у меня превратилась в кильку порода, это я не ло­вила в королевских лесах медведей, лис и косуль? это меня ты когда-то приветил и полюбил, а теперь, значит, отрекаешься в пользу своей рыжей суки, которая тебе ассистент и жена в поисках истины, и вместе с которой ты в конце концов отыщешь главный закон вселенной? ну погоди же у меня, старый облезлый козел, морская бло­ха, погонщик медуз, медведей и зайцев, охотник на ка­банов, лисиц и слонов, сейчас я до тебя доберусь! сей­час я покажу тебе зеленые вересковые пастбища; сейчас я покажу тебе графские королевские развлечения; сей­час ты узнаешь, как с такими искателями красоты раз­говаривают у нас в рыбном ряду! (Пытается закинуть но­гу на подоконник и выбраться на веранду через окно.)

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч(смущенно). Антонида Ильинич­на, ведь есть для этого дверь! при твоей-то комплек­ции …

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а скрывается в ком­нате, слышны звуки опрокидываемой мебели и приглушен­ные крики: «У нас в рыбном ряду таких искателей истины и красоты…»; «Да ты мне за подобное наглое оскорбление…»; «Это у меня, значит, порода пропала…»; «Это у меня, говоришь, не керченская селедка, а у дру­гих, значит…» и пр.

Явление второе

Открывается окно в квартире К о з а д о е в ы х, и из него показывается взлох-маченная со сна голова П о л и– н ы М а т в е е в н ы. Она возбуждена словесной перепалкой соседей, радостно оглядывается по сторонам, предвкушая, очевидно, скорое продолжение.

П о л и н а М а т в е в н а(радостно). Что за шум, а драки нет? по случаю чего, дорогие соседи, кричите вы так сильно, что муж мой, заслуженный моряк Козадо-ев, вообразил себя вновь капитаном дальнего плавания, и вместо того, чтобы спать до обеда, и видеть сны о бурях и штилях, вот-вот появится здесь следом за мной? что не поделили вы между собой, отчего, дорогая сосед­ка Антонида Ильи-нична, так сильно бранишь ты Иосифа Францевича?

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(выходя на веранду, все так же раздраженно). Да как же не бранить мне его, до­рогая соседка и товарка Полина Матвеевна, если этот неотесанный и несносный болван утверждает, что моя керченская селедка, которой торгую я в рыбном ряду, на самом деле не селедка, а килька; купленная якобы у скупщиков-перекупщиков, которые вместе со мной травят ни в чем не повинных людей! Да как же могу я ми­риться со столь наглыми утверждениями; как могу не воз­мущаться, не пытаться помешать наглым речам?

П о л и н а М а т в е е в н а. Твоя правда, Антонида Ильинична, – назвать керченскую селедку поддельною киль­кой, которой травишь ты ни в чем неповинных людей – это значит застрелить тебя в самое сердце; это значит рассказать о столь страшном секрете, про который нико­му, кроме нас, бедных торговок рыбой, да еще некоторых скупщиков-перекупщиков, у которых мы покупаем эту самую тухлую кильку, решительно неизвестно.

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а. Неизвестно, Полина Мат­веевна, совсем неизвестно!

П о л и н а М а т в е е в н а(продолжает). Да ведь и то сказать – чем бы жили мы, бедные и несчастные торговые женщины, сидящие с утра и до вечера на местном вонючем базаре, ворочающие тяжелые рыбные бочки, мокнущие под дождем, изнывающие под знойным июньским солнцем, тер­пящие обвинения дотошных, не в меру любопытных клиен­тов, – чем бы жили мы в это подлое время, если бы не шли на этот обман; если бы действительно под видом се­ледки не продавали тухлую и лежалую кильку, от которой отказались даже голодные, вечно недовольные чайки? от которой, если уж честно сказать, за версту воняет так сильно, что только лишь мы, закаленные в различных ба­талиях воины, можем переносить эти стойкие местные аро­маты; которые, по прошествии времени, становятся для нас столь же привычными, как запах французских духов для некоторых столичных кокоток? и кто после этого может нас упрекнуть, может сказать, что наш невинный и такой беззлобный обман достоин осуждения и наказа­ния? кто может бросить в нас камень? кто он, этот зло­дей и клеветник, покажите мне его, я хочу на него посмотреть; я хочу сама швырнуть в него камень! (Замахи­вается воображаемым камнем в сторону с л у ш а т е ­л е й.)

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а(истошно вопит, показы­вает пальцем на мужа). Вот он, вот он, подлый и наглый предатель, возводящий напраслину на жену и на ее достойных и верных подруг, с утра и до вечера вкалывающих, как волы, приносящих в дом жалкую, в муках и крови выношенную копейку! вот он, злодей, рассказы­вающий всем посторонним главный секрет нашего рыбного ряда; вот он, злобный и безответственный негодяй, пос­мевший сказать вслух такое, что другие люди не говорят никогда, потому что за раскрытие этой тайны можно боль­но и дорого поплатиться.

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч(весело). Да, я раскрыл всем вашу страшную тайну, – тайну вашего вонючего рыбного ряда: вы торгуете килькой под видом керченской сельди; вы превращаете мартышек в слонов, – вы, самодовольные и непроби-ваемые местные фокусники, над которыми я, как художник и наблюдатель природы, искренне и от всей ду­ши хохочу! (Начинает смеяться.)