Виновный

Велизар. Ты была такой, когда я тебя встретил?

Глафира. Да, милый! Именно такой! Жизнь словно смеялась надо мной! Твоя любовь предложила мне все, о чем я мечтала во времена непорочной молодости! Но как поздно это пришло! И как было бесполезно! Мне нравились в тебе твоя молодость… твоя пылкость… и в тоже время твое общественное положение! Я тебя действительно любила, но после того как мы поженились, стала тяготить твоим наивным доверием ко мне, твоей неопытностью в любви! Жизнь уже создала у меня дурные рефлексы быстро наступающей от однообразия скуки.

Велизар (с болью). Какой цинизм!

Глафира (удивленно). Почему ты называешь это цинизмом? Это как болезнь! (Гневно, Петринскому.) Это яд, который ты в ту голодную… холодную ночь влил в мою душу! Яд твоего пошлого, жадного до денег мира, мира выскочек… который превращал красоту человеческих чувств в оргию разврата.

Петринский (остальным). Поняли? Выходит, я виноват во всем!

Глафира (тихо). А кто же еще? (После паузы, Велизару.) Но несмотря на это, я была тебе верна! Жила бурно, но не изменяла!

Велизар (горько). Пока не оценила Теодосия!

Глафира (со вздохом). Да! Он стал приходить к нам! Рассказывал мне о своих далеких путешествиях! У меня дух захватывало, когда я слушала о красочности и полутонах Гогена! Все, что я знала из книг, оживало… становилось ярким, как в жизни! (Тихо, всем.) Вы меня упрекаете? Это приступы чувственности, воображение, которые я унаследовала от отца! Иначе я не была бы художницей… и не была бы так непостоянна и невоздержанна в своих чувствах! (После паузы, Теодосию.) Однажды ты пришел ко мне в мастерскую к вечеру… Велизар был в отъезде. Я работала… в сущности, забавлялась… Натюрмортом. Ты застал меня именно в такой момент отрешенности… опьянения красками! И тогда вдруг… я увидела тебя в какой-то дикой цветовой симфонии… Я полюбила тебя и захотела быть с тобой.

Петринский (гневно ее прерывает). И в этом цветовом опьянении… в этой симфонии красок… тоже я виноват?

Глафира (взволнованно). Только ты, и никто другой! Мое чувственное состояние… Мое творческое вдохновение… были тем сосудом, в который ты годами вливал свой яд!

Петринский (саркастически). Интересно, а почему этот яд на тебя действовал, а на меня нет?!

Глафира. Потому что ты чудовище, которое высовывает из ледяной научной пещеры только голову и не может сгореть в огне страстей! А я человек искусства… Моя сущность – волнение. И поэтому я сгораю!

Петринский. Неужели в искусстве нет места мысли и воле?

Глафира. Есть! Но ты убил их во мне. (Всем.) О! Не думайте, что я так бесстыдна и развращена, как это может показаться. Теодосий часто приходил ко мне в мастерскую. Мы проводили долгие часы в разговорах. Приятные и бесполезные разговоры, в которых соприкасаются души! Мои цветовые видения становились все навязчивей! Меня терзала мечта стать его женой! Он правился мне как человек… как мужчина… но я ничем не выдавала того, что происходило в моей душе!

Петринский. Да, верно! Ветераны любви умеют выжидать!

Глафира (не обращая внимания на его слова). Я испытывала к нему только уважение и любовь! И это не позволяло мне быть с ним такой, какой я была! Но однажды вечером он меня поцеловал.

Петринский. Вполне закономерно! Все бесполезные разговоры между мужчинами и женщинамикончаются именно этим!

Глафира. Так это было, Теодосий?

Теодосий. Да, это было так, Глафира!

Глафира (тихо). Спасибо тебе за откровенность! Именно это я хотела от тебя услышать! (После паузы.) Значит, твой поступок был продиктован не любовью… а простой… вполне извинительной мужской слабостью!

Теодосий (глухо). Это была любовь! Но в тот момент, когда мы совершаем поступок, он выглядит так, а потом совсем иначе.

Глафира (с иронией). О да! Выходит, эта изменчивость освобождает от ответственности только мужчин! Но я тебя понимаю и прощаю, потому что люблю!

Ана. Не делите людей на мужчин и женщин! Тот, кто нравственно сильнее, тот и отвечает за свои поступки.

Глафира. Перед кем отвечает, Ана? Перед судом? Перед обществом? Перед партией? Может быть, ты хочешь сказать, что после всего, что произошло, Теодосий должен на мне жениться?

Ана (твердо). Да! Он должен жениться на тебе.

Глафира (горько). О нет! Объективно я ничего по выиграю, а чувствовать себя буду еще хуже! Любовь можно осудить или оправдать только перед собственной совестью! Теодосий не искупит свою ошибку ни передо мной, ни перед тобой, ни перед собой. Пусть это будет ему уроком! Единственно, что мне сейчас остается, – это исчезнуть с ваших глаз! Но прежде я хочу сказать вам, мужчины. (Петринскому.) Не используйте голод и тщеславие бедных девушек, чтобы делать их своими любовницами! (Велизару.) Не предлагайте руку и сердце женщине, если не знаете, равна ли она вам нравственно. (Теодосию.) Не говорите о любви женщине, пока не уверитесь, что не любите другую! Вот! Это простые человеческие условия, которые делают любовь честной и могут ее оправдать!

Пауза. Глафира берет свою сумочку и направляется к двери, по замечает Велизара и на мгновение останавливается перед ним.

(Велизару.) А ты! Ты напиши в заявлении правду! Я беру вину на себя и отказываюсь от всех своих требований.

Петринский (недоверчиво). На самом деле?

Глафира. Да! Вот гарантия! (Вынимает из сумки пачку писем и бросает их на стол.) Прощайте!

Пауза. Глафира выходит, оставляя за собой печальную пустоту. Петринский берет одно из писем и рассматривает его, затем бросает его в общую кучу.

Мария. Что это?

Петринский (с ударением). Письма, которые Теодосий посылал Глафире через тебя.

Мария (саркастически). Было бы хорошо, если бы ты тем же поучительным тоном говорил и о своих собственных поступках.

Петринский (сердито). Что ты в конце концов от меня хочешь? Я отчитываюсь в моральных итогах моей жизни перед всем человечеством! Ареопаг ученых, а не Глафира или ты оценит то, что я оставлю после себя! В этом сущность Харалампия Петринского, а не в его поступках по отношению к каким-то там женщинам! (Садится на стул и рассерженно вертит связку ключей вокруг пальца.)

Мария (с иронией, остальным). Коротко и ясно! Мы не принадлежим к ареопагу ученых и недостойны критиковать профессора Харалампия Петринского!

Петринский (сердито). Именно!

Велизар. По есть сила, Харалампий, которая стоит и над ареопагом ученых мира. Это твоя собственная совесть! Ты когда-нибудь представал перед ее судом?

Петринский (самоуверенно). Я всегда и все оценивал только своим умом! И горжусь этим! А совесть – это эмоции, которые часто вводят в заблуждение!

Велизар (с печальной улыбкой). Да! Ты – лишенный совести, но полезный человечеству автомат! Таким тебя сделал мир, в котором ты жил! Но может быть, Глафира не была бы такой, какая она есть, если бы не твой поступок.

Петринский. Ну да! Если бы она сама не пришла ко мне.,

Велизар. Почему же ей нельзя то, что ты себе позволял?

Петринский (удивленно). И ты тоже ее оправдываешь?

Велизар (сочувственно и печально). Просто я ее понимаю. В ней горит пламя искусства. Она реагирует на то, к чему твой ум остается безучастным! Она измученный и жаждущий красоты человек… поэт красок, настоящий артист! Красочные видения для нее – форма, в которой выражалось и хорошее, и плохое содержание жизни!

Петринский (насмешливо). Держу пари, что ты готов к ней вернуться!

Велизар. Не знаю, на что я готов. Но у нас, коммунистов, есть чувство долга, который мы должны выполнять по отношению к любому! (С ударением.) Мы гордимся этим!

Ана. Куда же теперь денется Глафира?

Велизар (пристально и задумчиво смотрит перед собой). У нее нет ни работы, пи денег! Единственное ее убежище – это мастерская, которую она снимает!