Золотые рыбки или Отец мой славный

Антуан (опускаясь на один из ящиков). Но, чёрт побери, зачем ты связался с немцами?

Кислюк. Потому что тут были именно они. Не нужно было их пускать! Думаешь, если бы американцы пришли сюда первыми, мне бы не захотелось быть на их стороне? Лично мне они симпатичнее! Но у меня не было возможности их дожидаться. Жизнь-то здесь продолжалась. Разумеется, такого рода вопросы перед барчуками, как ты, не стоят. (После короткой паузы, с холодным взглядом.) Четыреста тысяч франков. Ради нерушимой дружбы получается не так уж и дорого. Или же кишки наружу старого приятеля, привязанного к столбу, у которого сушат бельё (знаешь, в настоящее время они завалены работой, и делают это где угодно), для тебе не такие уж приятные воспоминания! Рассчитываясь угрызениями совести, тебе выйдет, в конце концов, значительно дороже. В общем, тебе решать!

Антуан. Но, чёрт побери, зачем ты связался с немцами?

Кислюк. Хочешь, чтобы я сказал тебе, что делал это потому, что верил в Европу?

Антуан (поднимается, беря себя в руки). Бессмыслица! Меня этим не проведёшь! Во-первых, за мелкую спекуляцию людей не расстреливают. Есть всё-таки закон. Мы всё-таки во Франции, ещё при республиканском режиме. Уголовный кодекс есть уголовный кодекс! Его никто не отменял.

Кислюк. Не отменял. Но распространили памятку, как следует этим кодексом пользоваться. Вот, в чём опасность. Особенно, когда речь идёт о таком непредсказуемом народе, как эти старые добрые галлы… Из расстрелянных, по общим подсчётам, ста пяти тысяч человек, как признались в высших кругах, уверен, что больше половины вообще не поняли причину своей неожиданной смерти. (Философски.) Впрочем, заметь, когда умирают даже от бронхита, никто и никогда ничего не понимает. Не хочется умирать… это человеческое качество. Если бы справедливость существовала, то смерть касалась бы только других.

Антуан (после пауза). Но, чёрт побери, зачем же ты связался с немцами?

Кислюк. Повторяешься, старина! Даже если у меня и есть уважительная причина, это всё равно будет стоить тебе четыреста тысяч франков — или вечные муки совести. «Имейте выбор!», как говорят швейцарцы. (Мычит.) Ах! Как чудесно, быть швейцарцем! Луи XIV, Наполеон, Жанна д'Арк, Байар, Такси дё ля Марн, я бы всё променял, только чтобы оказаться швейцарцем!

Антуан. Тебе нужны деньги наличными?

Кислюк. Представь себе, что в моём банке очень щепетильны на этот счёт. Мне трудно бы было туда лично явиться.

Антуан. Признайся, мне всё-таки не повезло, что это всегда сваливается на мою именно голову…

Кислюк. Мне тоже. Поверь, я предпочёл бы, чтобы мне эту услугу оказал кто-нибудь, кого я уважаю.

Антуан. Но, чёрт побери, зачем же ты всё-таки связался с немцами?

Кислюк. Ты, наконец, прекратишь представлять Проделки Скапена? Замучил меня! (С призрением.) Принимай реалистические решения, которые не входят в твой репертуар старик. Выстави меня за дверь или иди за деньгами. Я, лично, спешу.

Антуан (вздыхает и смотрит на часы). Половина девятого, банк откроется через полчаса. Я схожу туда и вернусь.

Кислюк. Это дело! Ах, есть же люди, которым жизнь даётся легко. Поставил закорючку — раз! и готово. Деньги — это омерзительно! Да здравствует окончательная победа!

Антуан. И, тем не менее, ты рад, засранец, что я эту закорючку поставлю!

Он делает шаг, чтобы выйти, но Кислюк его задерживает.

Кислюк. Эй, скажи-ка! Не убегай так! Ты вдруг заторопился! Я хотел тебе сказать… Подпись всё равно будет та же, а учитывая состояние, которым ты располагаешь… (Вкрадчиво, с ухмылкой.) Театр-то тебе всё же принёс кое что, ну… в военное-то время? Послушай, выпиши мне на восемьсот тысяч, а?

Антуан (подпрыгивает). Ты с ума сошёл!

Кислюк. Да. Любовь. Я люблю девушку. Она судомойка, но очень хорошая. В первый раз это у меня серьезно. Женщина моей жизни, понимаешь? Я хочу её с собой увести. Одному не под силу… Так что, понятное дело, ей нужен билет. А ты знаешь, что такое авиационные компании, у них сердце, как камень.

Антуан (беря его за шиворот, в ярости). Что ты со мной делаешь, мошенник проклятый!

Кислюк. Бей меня теперь! Ударь человека, который не ел три дня, который бежит, которого приговорили к смерти!

Антуан (тряся его). Твоя бабёнка приедет к тебе позднее и на свои собственные сбережения, если сможет, если она тебя ещё любит! После всех неприятностей, которые ты, не прекращая, мне причинял, я спасаю твою шкуру только потому, что до сих пор помню тебя в коротких штанишках. Но это последний раз!

Кислюк. И это только потому, что теперь у меня штаны длинные? Вот, значит, на чём держится твоя дружба? Во-первых, что я такого сделал? Можешь мне сказать, что я такого тебе сделал, кроме того, что был твоим холуем все школьные годы?

Антуан. Слишком долго объяснять. Поговорим только о письме…

Кислюк (обеспокоенный). Каком таком письме?

Антуан. Когда ты был с немцами, они получили письмо…

Кислюк. О-ла-ла! Они и другие письма получили! Во время оккупации половина Франции доносила на другую половину. А, когда Франция освободилась, наоборот, вторая половина доносила на первую. Неприятность только в том, как полагают серьёзные историки, что, быть может, речь идёт об одной и той же половине, которая всё время стучала. Анонимки — это наш традиционный фольклор, Песнь о Деяниях, исконное наше…

Антуан. Неприятность для тебя заключается в том, что то письмо не было анонимным. И немцы, пригласив меня в Пропаганда Штаффель, мне это письмо показали.

Кислюк (визжа). Думаешь, они не могли сфабриковать фальшивку? После Бисмарка и депеши из Эльмса. (Конфузится под взглядом Антуана и наконец признаётся, хорохорясь.) Ну и что такого! Я находил эту твою лжегреческую пьесу, действительно, опасной, думая только лишь о моральных устоях офицеров, которые ходили на неё каждый вечер. Я был искренним сотрудником, мной лично руководил европейский дух! У меня было право высказать своё мнение, не так ли?

Антуан. Олух ты царя небесного. (С отвращением.) Получишь ты всё равно свои четыреста тысяч! Не так уж много за то, чтобы знать, что ты находишься далеко!

Кислюк (весело цитирует). «Так дайте же воды ему, сказал отец мой!» Они с сожалением бросают вам чек свой, воображая себя Виктором Гюго!

Антуан пожимает плечами и берёт велосипед, чтобы ехать. Кислюк визжит, пускаясь за ним бегом…

Кислюк. Эй! Восемьсот тысяч франков или я им сдамся! Восемьсот тысяч или меня арестуют и пустят мне из-за тебя в брюхо дюжину пуль! Я без неё не поеду, предупреждаю тебя! На совести твоей смерть моя будет!

Антуан (однозначно). Четыреста тысяч. И не сантима больше. Берёшь или не берёшь! Ну что, иду я в банк или нет?

Кислюк. Какая же мразь! Такие ещё о любви пьесы пишут!

Действие четвёртое

Антуан (дурачась, сюсюкая и лаская Шарлотту). Гили. Гили.

Шарлотта (так же). Гили. Гили. Любовь моя.

Антуан. Нет. Моя. Мё-мё.

Шарлотта. Му-му.

Антуан (сюсюкая). Чьё это такое?