Анфиса

Анфиса. Напрасно.

Федор Иванович(морщась). А тут этот Татаринов… Ах, нет ничего хуже порядочных людей! Ходит вокруг меня и со всех сторон конопатит, как дырявый дом, только и слышно, как деревянной колотушкой постукивает… Ты улыбаешься, напрасно. В том, что я говорю, смешного нет.

Анфиса. Мелко это, Федор Иванович… и мучительно.

Федор Иванович. Мелко? Прежде вы иначе думали, Анфиса Павловна. И зачем громкие слова? Скажи просто: злюсь, потому что люблю, а он не любит. (Смеётся, потягивается и громко говорит.) Ах, уехать бы отсюда!

Анфиса (улыбаясь). Со мной?

Федор Иванович(удивлённо). Как с тобой?

Анфиса. Да. Ведь я жду.

Федор Иванович. Ах, да! (Улыбается.) Все ещё ждёшь? Представь себе, я и забыл. Неужели ты это серьёзно — и так-таки и ждёшь?

Анфиса. Жду.

Федор Иванович. И думаешь, что я с тобой поеду? Куда же это, в Америку, на Сандвичевы острова?

Анфиса. Может быть, и поедешь.

Федор Иванович(грубо). Нет. Никуда я с тобой, Анфиса, не поеду. (Смеётся.) Впрочем, подожди ещё год — может быть, тогда и поеду.

Анфиса(также смеясь). Что ж, я бы и подождала. Но ведь — обманешь!

Молчание.

Федор Иванович(раздражённо). Катя, перестаньте греметь посудой. И вообще ступайте отсюда. (Катя уходит.) Опять улыбаешься. Не нравится мне твоя улыбка — какую ещё ложь приготовила ты, Анфиса? Ну-ка, взгляни на меня! Глаза у тебя правдивее, чем рот. (Смотрит и слегка отодвигается назад.) Так, так! Ах, сколько в них ярости! И страдания. Ярости и страдания. Какое странное сочетание… Постой! (Схватываем руку Анфисы и наклоняется близко, почти к самым глазам.)

Анфиса(стараясь вырвать руку). Пусти!

Федор Иванович. Нет!.. Я вспомнил, это было в лесу. Я придавил камнем змею, маленькую ядовитую змейку. Не знаю, зачем, из какого-то странного любопытства, я лёг на землю и приблизил свои глаза к её глазам… Вот так.

Анфиса. Пусти.

Федор Иванович(удерживает). Вот так. И смотрел, и говорил с нею, а она мне отвечала. Я, кажется, переломил ей спинной хребет.

Анфиса. Спинной хребет!

Федор Иванович. Да, да. Спинной хребет. И она умирала… как ты. И она хотела ужалить меня, но не могла… как ты. А я шутил с нею: посмотри, как хорошо в лесу, как голубеет небо, как камни горячи. Посмотри, как я близко к тебе, поцелуй меня ядом уст твоих — не можешь? (Нежно.) Ты умираешь, Анфиса?

Анфиса(с трудом). Нет.

Федор Иванович. У тебя переломлена спина. Ты умираешь? В серый туман уходят твои глаза… ты умираешь?

Анфиса(выгибая шею). Разбей мне голову. Я умираю.

Федор Иванович(следуя своими глазами за её, тихо и нежно). Нет. Ты ненавидишь меня, Анфиса? В твоих глазах загораются огни: зелёный, красный… и ещё жёлтый… это безумие, Анфиса? Ты умираешь, да? Тебе очень больно, скажи! (Крепко сжимает руку Анфисы, и та вскрикивает от боли. Федор Иванович слегка отталкивает её и смеётся. Входящему Розенталю.) Послушай, Розенталь. Я уговорил Анфису Павловну остаться у нас ещё на один год. Ты рад?

Розенталь. Очень рад. Только не перебивай, а то опять забуду. Да, портсигара там нет, и папирос в шкапу нет…

Федор Иванович. Портсигар у меня.

Розенталь. Понимаю, просто продолжал дело при закрытых дверях. Но погоди, не сбивай. (Садится и берет за руки Федора Ивановича и Анфису.) Вот что, друзья мои, — какие у вас холодные руки! — я погибаю! Понимаешь: увечные дела, доверительские деньги…

Федор Иванович. Скверно! Быть тебе, Розенталь, в остроге.

Розенталь(радостно). Ага! Я и говорю, что погибаю. И вот что я придумал в мои бессонные ночи…

Федор Иванович. Возьми у меня. Сколько рублей триста?

Розенталь. Двести. Нет. Никогда. Я беру только у врагов. И вот вы понимаете, друзья мои, понимаете теперь эту блестящую мысль, которая лучезарным светом озарила мои бессонные ночи. Кому я злейший враг, кто ненавидит меня до родовых схваток в желудке? — Татаринов. Ergo — у кого я должен взять взаймы? — у Татаринова. Во-первых, — как враг, он должен быть великодушен, и именно по-человечески, с открытой душою, я обращаюсь к его великодушию; во-вторых, — у этой вегетарианской жилы в банке на текущем счёту… ты знаешь, по ночам он ворует огурцы у соседей… Батюшки, кончили, идут. (Тревожно.) Федя, как ты думаешь, голубчик, даст он?

Входят Александра Павловна, Ниночка, гимназист Петя, какой-то молоденький адвокат, по виду помощник, и Татаринов. Последний широко и смущённо улыбается.

Александра Павловна. Федя, Федя, поди, голубчик, на минуту! Батюшка уезжает — нужно проститься. Как Алечка плакала, она совсем захлебнулась. А-а, ты здесь, Анфиса? О тебе все папаша справлялся.

Федор Иванович(весело уходя). Ну, идём, идём! Татаринов, да не сияй ты так нестерпимо!

Анфиса медленно выходит. Ниночка провожает её холодным и строгим взглядом.

Розенталь(вслед Анфисе). Шарлотта Кор-р-де!

Ниночка(громко). Она была — убийцей?

Татаринов(улыбаясь). Как это я, право? Ужасно странное ощущение.

Ниночка. Но вы понимаете, что вы теперь мой кум, что вы уже никогда не можете на мне жениться…

Татаринов(все так же улыбаясь). Да я и не собирался… Нет, действительно, ужасно странное ощущение: оно такое маленькое.

Петя. Вы держались молодцом, Иван Петрович.

Адвокат. Нужно отдать справедливость: вы с честью вышли из крайне затруднительного положения. Когда вы хотели взять младенца за ноги, я действительно несколько испугался.

Татаринов. Ну вот, я и ног у него не видал.

Розенталь(скромно). Это было обходное движение.

Адвокат. Когда же, как прирождённый жонглёр, вы с невероятной ловкостью обернули младенца вокруг пальца, достали его откуда-то из жилетного кармана…

Ниночка(хохочет). Но ведь правда: он чуть не уронил его.

Розенталь(серьёзно). Господа, господа, здесь решительно не над чем смеяться… Господин Татаринов, могу ли я просить вас уделить мне несколько минут для короткого… профессионального разговора?

Татаринов(все ещё улыбаясь, но строго). К вашим услугам.

Отходят в сторону.

Розенталь. Господин Татаринов, я знаю, что вы мой враг и ненавидите меня до… крайности. И я знаю, что другой на вашем месте, менее дорожащий интересами гуманности, не обладающий, так сказать, широтою взгляда, — тот просто послал бы меня к черту. Но ваше великодушие, именно, как врага, обязывает вас, так сказать… Не дадите ли вы мне двести двадцать пять рублей ровно на две недели? Раньше я, к сожалению, не могу… Сегодня у нас пятница…

Татаринов. Четверг.

Розенталь. Конечно, четверг. Так вот…

Татаринов. Нет.

Розенталь(с крайним удивлением). Но почему же?

Входят старики Аносовы и двое-трое гостей.

Аносов. Ну, слава Тебе Господи. И перекрести, и проводили, и никого не обидели. Кум-то где же? Ну и кум!

Розенталь. Но почему же?

Татаринов. Нет.

Розенталь. Вот странно… а я думал, ей-Богу, думал, что дадите.

Татаринов. Нет.

Аносов(подходит и треплет Татаринова по плечу, отчего у последнего появляется широкая улыбка). Ну, куманёк дорогой — выпьем за новорождённого. Только в другой раз не хватай ты так новорождённого, будто голодная собака кость. Дело его маленькое, и бери ты его спрохвала.

В столовую входят последние гости, приглашённые на крестины, — всего гостей помимо родственников человек десять — и с ними Федор Иванович, очень возбуждённый. Он часто и очень громко смеётся; потом замолкает и молчит глубоко, пока чья-нибудь шутка или вопрос снова не вызовет в нем припадка неестественной и даже злобной весёлости.