Тигр

Изот Иваныч поворошил свою густую серую шевелюру, пригладил бороду, зачем-то стал поправлять свечу, хотя она горела уже исправно, без оплыва. Потом расстегнул ворот рубахи и снова застегнул его. Я понял, что взволнован старик воспоминанием, и чтобы дать ему успокоиться да собраться с мыслями, стал поправлять мокрую одежду над печкой, подбросил в нее немного дров, долил чайник на вечернее чаепитие. А сам все жду продолжения истории.

- Садись, Серега, слушай дальше... Занырнул я в палатку, застегиваю полы, а она глядит на меня, почитай, в упор. Стоит и глядит.

Как я перетрухал - и передать нет слов. Да ить как не перетрухать - один, пурга, темень уже наваливается, ружье висит на дереве, а что тигре меня хрумкнуть - пустяк один. Как теперь помню - руки трясутся, как в лихоманке, зубы стукаются, волосья под шапкой шеволятся, а все туловище как мурашами кусучими обсыпано, даже на пятках они... Кое-как застегнул палатку и стою на четвереньках, как обезьяна, соображать сквозь страх пытаюсь да не соображается. А тут слышу снаружи: хрум, хрум, хрум - обходит, значит, зверина полосатая палаточку мою. Зашла сзади, почихала от духа дымовой трубы, да так, что материя заходила, с другого боку зашла и стала. Чую, боком стала, а палатку шумно так обнюхивает. А я как стоял на четвереньках так и задубел, закаменел...

Я очень хотел, чтобы Изот Иваныч рассказал всю эту историю подробно, без утайки и стеснения, и стал его поддерживать.

- В тайге чего только не случается. Меня как-то шатун так напугал, что я...

- Да что медведь! - перебил меня мой собеседник. - Я с ними сколько встречался, и бока мне они мяли эдак, что в больнице валялся месяцами, и шатуны те же караулили возле избы да на путиках, но такого страху, как с тигрой у палатки, я никогда не переживал, потому как все тигры на всех людей влияют особенно пужающе, который слабый духом, так от одного следа тигриного обмирает да домой тикает... Но слушай дальше... Корячился я, корячился на четвереньках, аж все затекло, а тигра постояла и легла рядом с палаткой - будто бросила свое тело на землю с шумом и хрустом. А хвостом нет-нет да и лупанет по материи. Палатка вздрогнет, а я еще шибче.

Потом вражина повздыхала эдак шумно, как корова, и затихла, видно вздремнуть ей захотелось рядом с человеком. А я стал замерзать, огня-то в печке еще не было, а снаружи совсем затемнело и пурга все шибче и шибче гудит. Хоть помирай. Да... была история... Жуть! Себя не чуял, ум затуманило, а всего как свинцом залило.

Рассказчик смолк, зачем-то выглянул за дверь в непроглядно мокрую темень дождливой ночи, впустил косяк комаров. Затем взялся заваривать чай, стал осматривать сушащуюся одежду... Я уже не мог сдерживать нетерпение.

- Да сядь ты, Иваныч! Дальше-то что было?

- Ну слушай, что было дальше. - Мой собеседник присел на угол нар возле меня, подумал, припоминая, опять поворошил седину. Темнеет, мерзну, дубею. Соображаю, что эдак и окочуриться можно. Боись не боись, а огонь разжигать надо. Подполз я к печке, как мышка, скрипнул дверцой и замер. А тигра поднесла голову к палатке и стала слушать, нюхать, там даже снег от ее дыхания расстаял и двумя темными мокрыми пятнами материи мне показался. И так мне вдруг захотелось ударить по этой морде топором или из ружья, да все это же на улице... Да... - Опять пауза в рассказе. - И знаешь, Серега, начала приходить злость, а страх стал помаленьку так отпускать. Стал я дрова в печку запихивать смелее, смолянку подсунул, зажег. Когда труба густо задымила да завоняло, тигра, слышу, приподнялась, постояла, покумекала, однако отошла немножко и опять легла... Ну скажи ты мне, ученый человек, отчего она так себя нагло вела, а?

- Знаешь, Изот Иваныч, в поведении тигров много странностей. То они так осторожны к людям, так избегают встреч с ними, что увидеть их просто невозможно. А иной раз встанет поперек твоей дороги и хлещет себя в злости хвостом. Или придет к домику и рассматривает людей бесцеремонно так... Очень смелый этот зверь, но и умный, а потому и осторожный, хотя человека не боится. Не хочет связываться. Ну, а твоя "тигра", во-первых, была на тебя зла, потому что ты стал промышлять на ее участке, да еще, во-вторых, была, однако, на сносях, и логово должно быть близко было приготовлено. Вот и выживала тебя, и приметь - по-доброму выживала, потому что придавить, как мышку, и раньше могла сто раз. Ну и, возможно, любопытничала, интересовалась тобой, как соседом... Давай, рассказывай дальше.

- Да... Перемешались во мне страх и злость, зубы клацают - стыдно сказывать. Сердце тукает, я слышу его, и слабость такая во всем. Печка стрельнет - вздрогну, снаружи что скрипнет - обомлею...

Думаю, так ведь за ночь-то можно и подохнуть от страха! И стал я себя в руки брать, стыдить себя же за свою трусость. Ты же де всю жизнь промышляешь в тайге, медведей столь перестрелял, горел, тонул, замерзал, загибался с голоду, уже сто раз мог отдать богу душу, а тут... Ведь засмеют, когда найдут дохлого в палатке, а врачи порежут, поковыряются в нутрях да приговорят: все органы в порядке. А в это время соображаю, что бы сотворить для спасения. Тулка, помню, висит на дереве в двух саженях, в ней патроны, один дробовой, другой с жиганом, да ведь не дотянешься же к нему... А в нем, чую, мое спасение, да... Потом вспомнил: в уголке палатки стояла бутылка со скипидаром, я им шкурки обезжиривал да руки мыл после. И горит же он здорово, скипидар-то, как бензин. Полохнуло по башке меня, что всякий зверь огня боится, и тут же возник план спасения: испугать тигру огнем, а пока она опомнится - схватить ружье, а с ним веселее, надежнее, да...

Выбрал я смолянку погуще, обмотал ее тряпкой, прикрутил к полену - вроде бы факел смастерил. Облил тряпку скипидаром-то, зажал в руке еще четыре патрона, потихонечку так расстегнул палатку, раздвинул полы, выглянул - лежит. На белом заметна, метрах в шести. Спит вроде... Вот ведь нахалюга: рядом с человеком спит!

Изот Иваныч будто наяву переживал рассказываемое. Раскраснелся, глаза сверкают, сам улыбается, и я уже чувствую, что скоро развязка будет, и к тому же с веселинкой.

Сунул я факел в печь, он вспыхнул, я еще трахнул по печке поленом, и она загремела, а в трубе заполыхала сажа. С ором, на что глотка способна была, выскочил я, замахал факелом, швырнул его уже во вскочившую тигру, а сам тем моментом к тулке, да... Обернулся со взведенными курками, а ее уже и не видать, только кусты трещат в темпе. Шандарахнул в ту сторону дуплетом, да еще патроны всунул... Прислушался - треск уже подалее. "А-а-а, - дико обрадовался я освобождению - струсила! А ну-ка я тебя еще пужану"! Поднял факел и с ревом по ее следам... Озверел, какое-то затмение нашло на меня - бегу, реву и пуляю ей вслед. Отбежал метров сто, вижу на прыжках пошла от меня наутек, но прыжки легкие, спокойные такие. Я в палатку, с ружьем, с топором... И что ты думаешь? До рассвета не мог успокоиться, вот ведь какого испуга в душу набрано было.

Помолчали, повздыхали, обдумывая рассказ. Я припоминал случаи, когда сам испытывал страх на грани шока - и во встречах с тигром, и в столкновениях с медведями, и в ураганном аду, когда, казалось, вся тайга рушилась. Когда тонул, когда горел, когда задыхался. И спросил я Изота Иваныча: Скажи-ка, отец, как ты сейчас-то тот страх переживаешь, как оцениваешь его? Только откровенно.

- А что скрывать-то, я и не стесняюсь его, что было то было. Каждый человек, а особенно в тайге, пугается не единыжды, только честные это не таят, а другие лукавят, героями себя показывают - я, мол, никого не боялся. Врут! Я уверен, что нет человека, который бы не боялся тигра. Знаю я таких хвастунов... А скажу я тебе еще мысль: без таких вот страхов, как рассказал только что, скучно было бы... Чего-то в жизни не хватало бы, а особенно когда вспоминается прошлое...

А слыл этот старик, я знал, смелым промысловиком, крепким Духом.

Дождь все барабанил в крышу, за стенами избы шумела тайга, бушевал Хор. Потрескивала печка, метались по стенам тени. Мой спутник со смаком, шумно чаевничал, а глаза его как-то завороженно рассматривали давно минувшее. Ту встречу с тигром, подобные которой в памяти ярко светятся всю жизнь.