Черная вдова

Так зарождается сомнение и начинаются поиски истины.

Прежде всего необходимо убедиться, чувствителен ли скорпион к собственному яду. У десятка скорпионов, усыпленных хлороформом, отрезаются иглы вместе с ядовитыми железами и размываются в воде. Настой мутновато-белой жидкости в шприце. Маленькая капелька настоя, впрыснутая жуку-медляку, вызывает мгновенную гибель. Не только медляк чувствителен к яду, все насекомые быстро умирают от этой жидкости.

Но как ее впрыснуть скорпиону? К нему не подступишься! Приходится делать маленький станочек, к которому привязывается скорпион. Каково теперь ему придется от собственного яда!

Жидкость не оказывает на скорпиона решительно никакого действия. Может быть, мала доза? Но и доза от пяти скорпионов не убивает подопытного. Впрочем, эксперимент еще недоказателен. Ведь яд использовался не собственный. Надо ввести яд, принадлежащий испытываемому скорпиону. Тогда игла скорпиона, привязанного к станочку, осторожно погружается в нежную кожистую складку между члениками тела и сильно сдавливается пинцетом. Обычно после этого приема из иглы всегда показывается капелька прозрачного яда. Но и этот способ не вызывает отравления! Чтобы быть уверенным, я много раз повторяю кропотливые эксперименты. Нет, скорпион нечувствителен ни к собственному яду, ни к яду своих родичей, в этом не может быть никакого сомнения.

Чем же вызвана смерть скорпиона?

Опять раскладываем круг из горящих углей, вытряхиваем в центр круга скорпиона. У него отрезан кончик ядоносной иглы. Ядовитый аппарат — вместилище ядовитых желез, цел. Операция не приносит существенного вреда, скорпионы без иглы превосходно живут долгое время так же, как и с иглой. Но такое оружие негодно, оно тупое и неспособно проколоть даже самого мягкого паука. Оказавшись в кругу углей, скорпион мчится вперед и обжигается. Бросается в другую сторону и вновь получает ожог. Лихорадочные движения, размахивания хвостом ускоряются. Еще несколько бросков, несколько ожогов — и скорпион мертв.

Так вот откуда эта молва о самоубийстве, в которую столько веков верил человек! Несчастный скорпион просто гибнет от теплового удара и от ожога.

— Вот вам и самоубийца! — разочарованно замечает шофер Володя, внимательно следивший за моими экспериментами.

Под тенью облаков

Горячая ослепительная пустыня полыхает миражами, сухой, обжигающий ветер несется над ней, поднимая облачка пыли. Казалось, все замерло, спряталось. Лишь неумолчно кричат цикады, и их звонкая, сверлящая песня действует на нервы. Если бы не этот ветер, еще можно терпеть жару. Но он попутный, и в машине несносная духота. Пожалуй, лучше остановиться, растянуть тент и отдохнуть под ним в тени.

Но как-то неожиданно на светлой пустыне появляются темные, почти синие пятна. Это тени от редких облачков. Одно пятно впереди, совсем близко. Оно мчится прямо по дороге, по пути. Немного газа, и мы догоняем тень, забираемся в нее и путешествуем под ее защитой. Сразу стало легче, прохладней. В тени перестали петь цикады. Они теперь провожают нас вместе с тенью молча, замерев на кустиках боялыча и полыни. А вокруг, как и прежде, сверкает горячее солнце.

Иногда облачко будто бежит быстрее, иногда медленнее. Но счастье наше недолгое. Тень уходит в сторону и опять — духота, ослепительный свет и скрипучие крики цикад. Вот впереди появляется другая тень, от другого облака, и мы вновь спешим в нее забраться, как под зонтик. Никогда не приходилось путешествовать под тенью облаков, и погоня за ними кажется такой забавной.

Ровная дорога отклоняется в сторону, и теперь прощайте облачка, нам с вами не по пути и незачем перегревать мотор, пора сделать до вечера остановку да попутно вскипятить чай, утолить жажду.

Скучно сидеть под тентом, надо решиться прогуляться по знойной пустыне. Быть может, не все замерло и что-нибудь есть живое. Здесь нет цикад, зато раздаются странные птичьи крики светлокрылой кобылки-пустынницы. Она единственная способна вынести такую жару. Хотя самки забираются в тень кустиков, а самцы взлетают в воздух, совершая замысловатые зигзаги: в воздухе не так жарко, как на земле.

Я долго хожу за одной кобылкой. Она не желает улетать с облюбованного места. Это ее территория. Лишь один раз уносится далеко к кустикам саксаула, но вскоре же возвращается обратно.

Иногда над кустиками с жужжанием медленно проплывает большая золотисто-зеленая златка и грузно падает на ветки саксаула. Златки — дети солнца и тоже, как светлокрылая кобылка-пустынница, не боятся жары. И больше нет никого, пустыня мертва, даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ — азиатская гиаломма. Почуяв меня, он не выдержал, не испугался жары, быть может, ждал такой встречи с самой весны, почти два месяца. Сейчас наступил решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих желтых длинных полусогнутых ногах. Вот у моих ног конец его пути, но я отхожу на несколько шагов в сторону. У клеща отличнейшая способность разыскивать добычу, он моментально перевертывается и бежит ко мне еще быстрее. Но почему-то сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл. Неужели потерял меня, заблудился? Я тронул клеща прутиком. Он мертв, погиб от несносной температуры, сжарился на перегретой земле, такой горячей, что к ней нельзя притронуться руками.

А солнце полыхает, все залило нестерпимо ярким светом, во рту пересохло, хочется пить, и в глазах мелькают какие-то красные полосы. Нет, надо спешить к машине и, как все живое, прятаться в тень, чтобы не уподобиться несчастному клещу, так неосторожно решившемуся на безумную попытку расстаться со спасительной тенью.

Верное направление

Поставив машину посредине большой и ровной гранитной плиты, мы устроились отдохнуть. Вблизи высилась огромная и величественная гора Бектауата. На гранитной плите чисто и гладко, как на полу в комнате. Лишь метрах в десяти колышутся от ветра кустики боялыча да сухие стебли дикого лука. На чистом месте не на чем задержаться глазу. Вот только разве видно, как на дальнем краю плиты движется какая-то темная точка и не останавливается ни на секунду. Забавная точка, прямо на меня ползет, не сворачивая. Иногда я отвлекаюсь от нее, а когда вспоминаю, вновь вижу ее приближение.

Сегодня не особенно тепло, и неведомое существо, какая-то козявка, не особенно быстра. И все же удивляет слишком прямолинейное ее движение, будто протянутое по ниточке. Вскоре я убеждаюсь: неведомое создание не собирается изменять своего пути, несмотря на шероховатости гранита.

Мои спутники сидят рядом, один — слева, другой — справа. Но не к ним ведет путь загадочного существа, а ко мне. Быть может, потому, что я сижу на своем походном стульчике уже давно, занимаясь записями, тогда как остальные подошли недавно. Видимо, направление этой крошкой выбрано точно, закреплено в памяти заранее и изменять его не полагается. Впрочем, все это, может быть, случайно, и движение незнакомки происходит просто так, само по себе, по своим законам и обстоятельствам. Не выбран же ориентиром один из моих спутников или машина, она виднее всех на гранитной плите.

Вскоре загадочное существо совсем близко, и я заинтересовался, не свожу с нее глаз и наконец вижу, что это клещ-дермоцентор, самка.

Забавно, как он мог меня учуять или увидеть своими совсем крошечными, очень примитивными несовершенными глазами с расстояния, по меньшей мере, в десяток метров. Ветер дует почти поперек его пути, и обоняние тут не причем.

Очень давно я открыл способность пустынного клеща гиаломма-азиатика находить человека с большого расстояния не по зрению, не по обонянию, а по какому-то другому, неведомому чувству. А теперь увидел, что и другие клещи по своей манере искать добычу тоже загадочны.