История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы

«Пушкин-отрок, – замечает Н. Н. Скатов, – побывал Жуковским и Батюшковым, Фонвизиным и Державиным, Радищевым и Карамзиным. Каждый из них, наверное, мог бы увидеть в нем своего воспреемника. Его благословил Державин и назвал учеником Жуковский. Но Пушкин не стал ни старым Державиным, ни новым Жуковским. Литературное детство Пушкина было лишь подведением итогов всего предшествующего „взрослого“ развития, многообразной, но все-таки еще школой… Пушкин во многом еще ученик, но ученик очень многих учителей и, как правило, вполне на их уровне».

Пушкин-отрок необычайно чуток к языку. Он играючи обходится с разными литературными стилями, используя опыт французской легкой поэзии (Вольтера и особенно Парни). Для нечуткого уха, воспитанного на образцах «тяжелой» поэзии XVIII века, эта «легкость» кажется небрежностью, ленью, отсутствием напряженного труда. Но она умышленно создается Пушкиным и является результатом мучительной работы над стихом, которую замечали и о которой писали все лицейские друзья поэта. Здесь, по словам Н. Н. Скатова, «легкость не только декларировалась, не только заявлялась: она – была. Она была столь естественна и натуральна, что заставляла видеть в поэте… ленивца, случайно наделенного поэтическим даром, но по пустякам его расходующего».

Этой легкости Пушкин учится у Батюшкова, у Дениса Давыдова. Не случайно в ранних лицейских стихах эпикуреизм является одной из ведущих тем его творчества. В «Пирующих студентах» не трудно угадать давыдовские интонации. Только гусарская вольность ходившего тогда по рукам, еще не опубликованного «Гусарского пира» здесь подменяется вольностью студенческой:

Но чаще всего в ранних лицейских стихах ощутимо подражание Батюшкову. Стихи «Российского Парни», певца любви, неги и радости, привлекают Пушкина античной грацией, строгостью литературных форм и особой романтической мечтательностью, никак не связанной с мистицизмом, подчеркнуто жизненной и «земной». При этом Пушкин превосходит своего учителя в легкости стиха, в искренности эпикурейской интонации, в предметной точности деталей. Это превосходство явно ощущается в послании Пушкина «К Батюшкову» (1814):

Используя формулы поэзии гармонической точности («красных дней отрада», «слезы счастья», «упоение любви»), Пушкин как бы раскрывает скобки за ними, придает им живое, предметное содержание, рисуя реальную картину тихого шепота любви в уединенном кабинете, в ночной тишине, при бледном свете далеких звезд. Недаром Батюшков стал бояться, что его стихотворения, которым подражал юный Пушкин, в конце концов будут восприниматься как подражания Пушкину.

Уже в Лицее Пушкин отдает дань поэзии гражданской, достигая и здесь уровня, превосходящего опыты Гнедича, Пнина, Востокова. Он пишет стихотворение «Лицинию» (1815). По традиции, идущей от времен Французской революции, картины жизни Древнего Рима – декорация для выражения современных гражданских чувств. Речь в стихотворении идет о Риме времен упадка, когда народ стал обожествлять власть императоров и их приближенных, когда Ветулий, любимец деспота-царя, стал самовластно править сенатом, когда резко пали нравы горожан. Герой стихотворения, молодой римский поэт, предлагает другу Лицинию бежать из Рима в деревню, свой дух воспламенить жестоким Ювеналом и бичевать порочные нравы «сих веков». Обращаясь к другу Лицинию, поэт говорит:

От стихотворения «Лицинию» тянется прямая нить к вольнолюбивой лирике Пушкина петербургского периода. В лицейских стихах эта тема редко обнажается: чаще она звучит приглушенно, в духе Батюшкова. В самом воспевании мирных нег вдали от суетного света, в самом культе Вакха и Киприды заложен дух отрицания официальной государственности и придворного окружения.

К концу лицейского периода в лирике Пушкина намечается заметная перемена. Земные радости и утехи перестают удовлетворять его. Появляются нотки грусти и печали. Музу Батюшкова сменяет теперь муза Жуковского. Этот поворот ознаменован посланием «К Жуковскому» (1816):

Пушкин углубляется в самого себя. Льется поток элегических стихов, написанных в ключе Жуковского: «Разлука», «Элегия», «Наездники» и т. д. Поэт жалуется, что ему «в унылой жизни нет отрады тайных наслаждений», что «цвет жизни сохнет от мучений», что его «младость печально улетит», что «он позабыт любовью». Среди элегических стихов позднего лицейского периода особенно выделяется своей гармоничностью элегия «Певец»:

Здесь Пушкин уже синтезирует мотивы поэзии Жуковского с элегическими достижениями музы Батюшкова. Тематически стихи очень грустны. Внимая им, «утешится безмолвная печаль, и резвая задумается радость». Это определение, обращенное Пушкиным к Жуковскому, подходит к настроению его собственного стихотворения «Певец». И в то же время Пушкин широко использует звукопись элегических стихов Батюшкова: вся элегия пронизана ласкающим звуком «л», придающим поэтическому языку лелеющую гармонию. «Итальянская» стихия языка Батюшкова юному Пушкину уже по плечу. Он свободно владеет ею и в элегии «Желание», тематически опять-таки примыкающей к Жуковскому: