Языки современной поэзии

Связь филологической теории с поэтической практикой часто основана на системных свойствах языковых единиц. Например, в рассуждении участвует многозначность слова. Она давно освоена ироническими жанрами литературы, но обычно игра слов, основанная на полисемии, направлена в пародиях, эпиграммах, фельетонах и т. д. на стилистическое снижение исходного высказывания. У Лосева же включение в текст другого смысла слова приводит и к стилистическому повышению. Например, рефлексируя по поводу того состояния современной культуры, которое называют вторичностью или подражательностью, Лосев употребляет слово несу так, что осуждающая фраза из чужой речи становится и его собственными словами, но с противоположной оценкой:

Следующий пример показывает один из многочисленных вариантов билингвистической игры со словом:

В данном случае контактное расположение двух местоимений я предполагает, что первое из них — тема (предмет, о котором сообщается), а второе — рема (само сообщение). В то же время конструкция читается не только как двусоставное предложение ‘я это и есть я’; ‘да, это и есть я’, но и как экспрессивный повтор ‘конечно я, а кто же еще?’. Повтор здесь предстает одновременно и ложным, и истинным, как и само суждение. В обоих прочтениях экзистенциальность выражена предельно кратко. Лаконичностью формулы и тавтологией усиливается категоричность утверждения, которая сразу же сменяется сомнением. При этом и сомнение представлено вроде бы четкой формулой логического вопроса я ли я или не я, но из-за сильного фонетического повтора эта формула воспринимается как глоссолалия (нарочито невнятная речь). Игра слов состоит и в том, что в контексте о философе (возможно, этот абстрактный философ имеет своими прототипами Канта, Ницше и Фрейда) обнаруживается художественный билингвизм: сочетание я я можно читать и как немецкое выражение, означающее ‘да, да’.

Скрытый билингвизм, вероятно, имеется и в таком стихотворении:

В этом тексте за вопросом о национальной принадлежности следует злобный ответ не про национальность [28]. Слова нет, я вирус спида сообщают, что автор-персонаж отвержен, заразен, опасен.

Называя себя словом, обозначающим опасную болезнь, Лосев, вероятно, имеет в виду и английское слово speed — ‘скорость’. Возможность такого прочтения следует не только из насыщенности многих его текстов билингвистической игрой слов, но также из того, что ближайший друг и объект филологического внимания Лосева — Бродский — постоянно говорил (в том числе и в Нобелевской речи) о поэзии как о колоссальном ускорителе сознания.

Автометафоры осколок, черепок обозначают здесь не только результат разрушения, но и сохранившийся остаток бывшего, историческую ценность. Голландская печка — и предмет быта, согревающий дом, и произведение искусства. А прилагательное, указывающее на иностранное происхождение этого предмета, существует в русском языке еще и как часть известной инвективы хер голландский.

В конце XX века утвердилось представление о поэте как об орудии языка, этот тезис часто повторял Бродский — во многих интервью и в Нобелевской речи. Лосев говорит об этом языком поэзии, показывая, что текст является воплощением тех свойств слова и формы, которые можно найти и в прошлых, и в будущих состояниях языка:

История редуцированных гласных, история орфографии осмысляется как история народа:

Характерно, что падение ера (до XI–XII веков ослабленного гласного звука, который обозначался буквой «ъ») понимается не только как процесс, наиболее активно проходивший в XII веке, но и как изменение правил орфографии реформой 1918 года, устранившее написание «ъ» на конце слов. Твердый знак метафорически предстает последней твердыней, а падение ера (термин исторической грамматики) — падением крепости. Слово падение, таким образом, актуализирует в тексте свою полисемию, а слово твердый — синонимию со словом крепкий.