Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

2.1. Антропоцентризм – фундаментальное свойство языка

Идея антропоцентрического подхода к языку в наиболее простом и сжатом виде формулируется Ю.Н. Карауловым в книге «Русский язык и языковая личность», где он пишет, что «нельзя постичь сам по себе язык, не выйдя за его пределы, не обратившись к его творцу, носителю, пользователю – к человеку».

Однако при этом надо иметь в виду, что антропоцентрический подход к изучению объекта вовсе не означает антропоцентрической организации самого объекта. Это в общем разные вещи. Так, например, известны разные концепции антропоцентрического подхода в современной физике (изучение основных физических констант Вселенной сквозь призму оценки параметров возможного существования человека в ней и др.), но это не означает, что физическая Вселенная устроена по образу и подобию человека. И наоборот, объект, по природе своей антропоцентричный (язык, культура, искусство и пр.), вполне может изучаться «объективистскими» методами, с изъятием из процедуры исследования «человеческого фактора», как это было, например, в структуралистской парадигме исследования языка и культуры.

В нашем случае мы исходим из вполне естественного предположения о том, что антропоцентрический подход в изучении языка важен не сам по себе: он органично вытекает из понимания антропоцентричной природы самого объекта нашего исследования. Об этом говорит и Ю.С. Степанов в предисловии к отечественному изданию трудов выдающегося французского лингвиста Э. Бенвениста: «язык создан по мерке человека, и этот масштаб запечатлен в самой организации языка; в соответствии с ним язык и должен изучаться» [Бенвенист 1974: 15].

Эта исследовательская стратегия постулирует антропоцентризм прежде всего как само свойство изучаемого объекта. Возможно, одно из самых базовых, фундаментальных его свойств. Нам представляется, что в антропоцентризме как фундаментальном свойстве языка можно видеть две стороны, два аспекта.

I. Антропоцентризм «объективный». Все свойства и категории языка выводятся из свойств и категорий его носителя – человека. Сам язык «подверстан» под человека и определяется особенностями человеческой деятельности в мире. Язык есть главный атрибут человека как вида homo sapiens. Это, условно говоря, объективный антропоцентризм языка.

В этом смысле язык выступает как важнейший канал взаимодействия человека с внешним миром, неизбежно обусловливая специфику этого взаимодействия, будучи средством «членения мира» и организации его восприятия человеком, средством не только выражения, но и формирования мысли о мире. При этом мир отражен в языке не объективно, а антропологически окрашенным. С помощью языка человек объективирует свое сознание и управляет своим поведением.

Е.В. Рахилина, обобщая уже солидную историю становления и развития идей современной зарубежной когнитивной семантики, выделяет ее главное исходное положение, в котором сходятся практически все исследователи. Действительность «проецируется» в семантику естественного языка, и полученная языковая картина («projected world», по Р. Джэкендорфу) отличается от мира действительности.

Это объясняется, во-первых, специфическими особенностями человеческого организма (например, человек видит свет и цвет, и поэтому они есть в языковой картине мира, – но не видит рентгеновских лучей, и они в ней не отражены). Во-вторых, как известно, одну и ту же ситуацию носитель языка может описывать по-разному. Исходный набор параметров ситуации (или соответствующих им семантических признаков) при этом остается одним тем же, но какие-то из них акцентируются, а какие-то – затушевываются.

Наконец, языковая картина мира отличается от мира действительности в силу специфики конкретных культур, стоящих за каждым языком. В конкретном языке (Р. Лангакер и др.) происходит конвенционализация – как бы негласное коллективное соглашение говорящих выражать свои мысли определенным образом. Например, в языке кора (Мексика, юто-ацтексткая семья) для того, чтобы сказать Свеча сгорела нужно глаголу гореть приписать два пространственных префикса – со значением 'внутри' и 'вниз', так как говорящие на кора сводят процесс горения свечи к горению ее фитиля, которое происходит внутри свечи сверху вниз [Рахилина 1998: 283].

Также антропоцентризм языка проявляется в том, что наиболее фундаментальные черты структурного и семантического устройства языков (что принято называть «универсалиями») всецело обусловлены физическими и психическими особенностями человека. Если бы язык был дан собакам или дельфинам, исходные параметры устройства языка были бы другие – изменилась бы концептуализация времени и пространства, семантика и функции основных грамматических свойств (особенности субъектно-предикатной структуры, модальность и дейксис и пр.).

Так, если мы отвлечемся от чисто человеческих особенностей и рассмотрим человека как идеальное коммуникативное устройство, то можно увидеть, что такой, например, параметр, как средняя длина слова, не должен быть ничем ограничен, кроме как объемом информации, которую нужно передать (в идеале бесконечно большому объему должно соответствовать бесконечно длинное слово). Однако языки мира не знают слова длиной, скажем, в 179 знаков, потому что его реальная длина ограничена как возможностями оперативной и долговременной памяти человека, так и его артикуляционными возможностями произносить речевые отрезки определенного размера.

Аналогично обстоит дело и с членораздельностью нашей речи как возможностью за счет комбинации минимальных, в том числе незначащих (фонематических), сегментов знака строить разнообразные сообщения и выражать значительное число смыслов. Если вдуматься, то идеальному коммуникативному устройству членораздельность не нужна. Напротив, было бы удобнее каждой новой реалии приписать совершенно новое, цельное обозначение, а не менять в слове дом элемент Д на Л, чтобы получить лом. Но мы вынуждены использовать членораздельность, потому что только она поможет нам, в условиях опять же небеспредельных возможностей нашей памяти, посредством ограниченного набора элементов передавать практически неограниченное количество смыслов. Иными словами, это – свойство языка именно как человеческого языка, а отнюдь не универсально общеобязательное свойство любой абстрактной информационной системы. Вполне возможно, что какому-нибудь гигантскому компьютеру для хранения и передачи информации членораздельность и вовсе не нужна.

Точно так же и линейность языка как последовательное разворачивание цепочки языковых знаков при передаче сообщения вовсе не является общеобязательным свойством любой информационной системы. Более того, иной раз эта пресловутая линейность существенно искажает адекватность передаваемой информации и тем самым проигрывает нелинейным способам ее передачи – например, образам живописи. Представьте себе, что нам нужно описать цветок. Мы вынуждены последовательно описывать лепестки, стебелек, листочки, тогда как схватываем-то мы образ этого цветка нашим сознанием одномоментно, сразу! Дело в том, что линейность языка есть лишь порождение адаптации человека к течению реального времени, и если бы мы могли, мы бы гораздо лучше и экономнее обменивались сообщениями и без нее (например, музыкальными аккордами, которые, кстати, тоже нелинейны).

Даже такое базовое свойство языка как знаковость, ведущее к символизму языкового мышления, обусловлено чисто человеческим способом думать о мире, наделять смыслом окружающие его вещи, которые вне человека ни в каком смысле не нуждаются и, следовательно, его не имеют. Ведь что есть знак? Это qui pro quo – «одно вместо другого», т. е. специально придуманный нами «заместитель» реального предмета в нашей мысли для удобства оперирования с этим предметом, эдакий «посредник» между мыслью и предметом. Но разве не лучше было бы постигать мир напрямую, безо всяких «посредников»? Конечно, лучше. Видимо, так и делают великие святые, мистики-визионеры и индийские йоги. Только для этого нам всего-навсего придется отказаться от языка – носителя этой именно человеческой способности представлять мир в знаках.