Магия слова. Диалог о языке и языках

1812 год. Русский солдат в исподнем сидит на пеньке и зашивает рваные штаны. Пленный француз пытается заговорить с победителем:

— C’est pour qui? (Се пур ки? — Это для кого?)

— Портки, портки…

— C’est pour vous? (Се пур ву? — Это для вас?)

— Я те порву, образина чёртова!

Глава 7

Лингвистический фарцовщик

— Мой отец был профессиональным переводчиком с итальянского и английского. Он работал в Египте во время постройки Суэцкого канала. Папа умер молодым, в 1961 году. А мама преподавала английский и немецкий в школе. Оба они учились в том же вузе, где учился и я, а сейчас преподаю: раньше Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза (МГПИИЯ), ныне Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ). У меня с детства была страсть к языкам.

— Какой ты начал изучать первым?

— Немецкий. Иностранный язык тогда, как ты помнишь, преподавали с пятого класса, а я, хотя учился в третьем, стал ходить к маме на уроки. С пятого начал учить английский. Так как в доме была масса учебников, словарей и литературы на языках, еще и самостоятельно осваивал итальянский, французский, испанский. В общем, все, что в доме было.

— И окончанию школы ты уже говорил на скольких языках?

— Не говорил, а имел представление о них. Я вырос в маленьком районном центре Новомосковск Тульской области. Но даже там имел практику с носителями языка, потому что у нас был химический техникум, где учились студенты из развивающихся стран. И я подстерегал на улице какого-нибудь кубинца, который никак не ожидал, что в провинциальной советской жопе из-за угла выскочит пацаненок и крикнет: «Buenos dias! Que tal?» (в пер. с исп.: «Добрый день! Как дела?»). Отвязавшись от меня, он шел своей дорогой, а я караулил следующую жертву — студента из Конго, которого приветствовал: «Bonjour, monsieur! Comment ca va?»Завязывались легкие примитивные диалоги: «Oh! Tu parles francais? C’est bon!»Я не боялся говорить и задействовал тот скромный запас, который к тому же изучил самостоятельно. И что-то со скрипом получалось.

— Короче, ты был лингвистический фарцовщик.

— Ну да. Нет бы — что-то продать или джинсы купить. Но товарный чейндж совершенно не входил в сферу моих интересов. В 7–8 классах у меня окончательно окреп интерес к разным языкам одновременно, и без ощущения, что один мешает другому.

— Это была твоя личная мотивация, и старшие тебя не заставляли?

— Я жил с мамой и бабушкой, которая окончила гимназию еще при императоре Николае II. В гимназическое воспитание в старой России входили языки. Всегда. У девочек в программе был немецкий, французский — обязательно, немножко — английский. А вот ее братья еще учили древнегреческий и латынь. Тем не менее, меня к языкам никто особо не подталкивал, но по мере возможности помогали.

— Переиначу свой вопрос: к выпускному в десятом классе сколько языков ты не боялся?

— Посчитаем. Английский, немецкий — в школе. Испанский, французский, итальянский — дома, а иногда и на улице. Кроме того, в городском книжном магазине — совершенно непонятно почему — иногда вдруг появлялся словарь то сербохорватского, то чешского, то румынского языка. И почти сразу же они оказывались у меня. До сих пор храню огромную коллекцию маленьких словариков более чем сотни языков. Покупая их в детстве, я не преследовал никаких практических целей, да их и не могло быть. Это был познавательный интерес к неким внутренним структурам, которые делают набор звуков языком.

— Что тебе дал вуз?

— В институте я получил глубокое и многостороннее знание английского языка, включая его историю, всевозможные национальные проявления, и навыки переводческой деятельности. В дипломе записана специальность: переводчик-референт с английского и французского.

Конечно, и друзей на всю жизнь приобрел. Среди них был (и до сих пор остался) Володя Григорьев, заводила, хулиган и авантюрист. Он довольно быстро оценил мои языковые пристрастия и однажды предложил: «Раз ты так схватываешь языки, давай с тобой поставим двум полякам с нащего курса ящик портвейна, напоим, запрём в общаге, возьмём их паспорта, подправим там чего надо и покатаемся по Европе, пользуясь нашим внешним сходством».

— Шенгена ж ещё не было!

— Поляки уже и тогда достаточно свободно выезжали. Как и венгры. Эти две страны назывались «самые весёлые бараки нашего лагеря».

— И что, воплотили идею?

— Ну, не дошло. Наверное, к счастью. По тем временам мало ли чем могло закончиться.

— Расскажи, как ты шел к пониманию глобального единства структуры всех языков, что существуют на Земле.

— В институте я жил в общаге, где были студенты со всего мира. В те годы, как ты помнишь, особо за рубеж не разъездишься, но в концентрированном виде почти вся планета была представлена в студенческой среде. Поэтому, если я интересовался каким-то языком, то мог его тут же применить. Просто идя утром чистить зубы или за обедом в столовке. А в комнате я жил и с шотландцем, и с немцем, и с чехом, и с французом, и с африканцами. Более того, в отличие от своих сокурсников, я с удовольствием занимался древними языками — латынью и древнеанглийским, которые были в программе.

— Зачем тебе нужны были мертвые языки?

— У меня нет рационального ответа. Возможно, сначала это был частично академический интерес. А сейчас этот интерес мне уже больше понятен: попытки увидеть общие закономерности языков и проявления языка как универсальной формы взаимодействия во Вселенной. Интересно было и есть — рассмотреть язык не только в его одномоментной форме существования, но и в эволюции: с чего это началось? С чего вдруг людям понадобилось создавать вербальную систему коммуникации? Как она развивалась, как развивается сейчас? Что можно предвидеть на будущее?

— И какие ты ответы находил?

— К нынешнему периоду я пришел к точке зрения, которая, разумеется, не претендует на абсолютную достоверность, но, по крайней мере, что-то объясняет для меня самого. Эта точка зрения может быть интересна для других, даже если она не требует безусловного согласия.

— Изволь ее изложить.

— Я считаю, что язык людей — одно из проявлений всеобщей формы информационного взаимодействия во Вселенной. Это, так сказать, пафосный вариант ответа. Язык — необходимая функция всего существующего. Форма выживания, форма эволюции, форма обмена информацией.

— А что такое, в твоем понимании, язык в невербальной сфере?

— Генетика. Структура ДНК. Это не я придумал: ученые давно назвали ее генетическим алфавитом. Были найдены разительные параметры генетического кода, или структуры передачи наследственности, сходные с языком людей. То есть набор элементарных единиц, сходных с фонемами или морфемами человеческого языка; правила их взаимодействия, похожие на грамматические или синтаксические структуры. И общая цель — обмен информацией, направленный на достижение оптимального результата: в языке людей — своего, в языке генов — своего.

— В Алма-Ате у меня есть друг — ученый Владимир Щербак, который уже более 20 лет занимается расшифровкой генома человека, имеет много публикаций на эту тему в немецких и американских научных журналах. И кое-что, судя по его туманным намекам, уже расшифровал. Будучи убежденным атеистом, он, тем не менее, постепенно приходит к осторожному выводу, что генетический код — своеобразный мессидж. Правда, не колется, кто отправитель. Возможно, Абсолют?

— Я не удивлен, что у материально мыслящих и научно ориентированных людей появляется вывод, схожий с тем, к которому пришел я, опираясь на чисто гуманитарные предметы: о неразрывности идеального и материального и подчинении того и другого единым принципам эволюции и обмена информацией, которые основаны на структуре неких смысловых единиц, выстроенных согласно определенным правилам. В генетике — одним. В языке людей — другим. В мире элементарных частиц — третьим. В мире планет и галактик — четвертым.