Как изучить английский язык самостоятельно. Нестандартные приемы самообучения.

Накопив в памяти некоторый запас иностранных слов (300, 500, 700 — точно не знаю, да это и не столь важно) и немного уже побарахтавшись в текстах, я почти случайно вышел на еще один источник ценной лингвообучающей информации — радио. Да, да, доброе старое радио — и не более того. Предвижу разочарование на лицах некоторых читателей, ожидавших услышать скорее всего нечто необычайное и вдруг — what's all the fuss about (эка невидаль) — обычное радио, то есть средство информации, ставшее для нас на фоне других, новейших, уже едва ли не архаизмом. И все же именно радио, радиопередачи стали для меня одной из эффективнейших форм приобщения к «живому» иностранному языку.

А получилось это очень просто. Путешествуя как-то по волнам эфира с помощью своего старенького, но еще цепкого на радиоголоса приемника, я обратил внимание на некоторые хоть и иностранные, но почему-то немного знакомые мне слова. И знакомые-то, наверно, скорее из «нового русского», чем из «старого английского»: sale (продажа), change(обмен, сдача, мелкие деньги), teen-ager (подросток), shop (магазин), distributor (агент по продаже), racket (шантаж, вымогательство), pager (пейджер), monitoring (наблюдение, отслеживание), high-way (скоростная автодорога), establishment (правящая элита), digest(обзорное издание), manager (управляющий) и пр. Это маленькое открытие меня тогда и удивило, и порадовало: оказывается, не владея еще фактически английским, я мог уже хоть что-то различать, узнавать и понимать из «нормальной», то есть не обработанной в учебных целях речи.

С тех пор мой приемник начал приносить мне не только развлечение, но и пользу. Что же я делал? Поначалу просто слушал иностранную речь — почти как музыку, не напрягаясь и не делая судорожных попыток что-нибудь понять. Но постепенно я уяснил, что не только читать, но и слушать можно по-разному, точнее, воспринимать речь на слух можно с разной степенью «доходчивости», которая зависит не только от моего желания и усилий, но и от моих технологических подходов к этому занятию.

Перепробовав разные варианты прослушивания, я остановился на, как мне кажется, наилучшем. Я стал слушать те передачи, в которых дается информация, наиболее интернациональная по своей сути и своей подборке, а значит, и по своей лексике. Это были новости политики, экономики, спорта. Культура выпадала сначала из этого перечня, т. к. там язык более свободный и богатый, тематика более обширная и для меня на том этапе еще не доступная.

Итак, сначала я прослушивал последние известия по-русски, внимательно фиксируя и запоминая изложение диктором всех разнообразных событий и происшествий как в России, так и во всем мире за последние сутки. Особенно обращал внимание на имена и названия, так как потом они служили мне хорошими маяками-ориентирами в океане иностранной речи. Затем я прослушивал сводки новостей по другим радиостанциям, вещающим на английском языке. И слава богу, что планета наша не столь уж велика и разных событий на ней случается за ограниченный период времени не слишком много. Во всяком случае, основные новости передаются каждый час в течение суток почти без изменений, повторяясь и повторяясь, лишь изредка с дополнениями и вариациями, что очень здорово для начинающего слушателя, который с первого и даже со второго раза еще не в состоянии понять смысла прослушанной передачи.

Я активно стал использовать именно этот фактор ежечасной повторяемости сводок новостей: включал приемник всего на пять-шесть минут, но по нескольку раз в течение дня (это могло быть и утром, и днем, и вечером — как удавалось). Я заметил, что именно в этом случае и получался наибольший эффект понимании иноязычной речи — как за счет многократной повторяемости, так и равномерного распределения таких прослушиваний в течение дня или вечера. Вероятно, в периоды пауз мозг продолжал как-то обрабатывать и доусваивать полученную информацию, и потому каждое новое 5-минутное прослушивание проходило для меня уже чуть легче предыдущего. В результате мне уже с самого начала удавалось кое-что схватывать распознавать из почти еще «птичьего» для меня английского (как затем и немецкого) радиоязыка.

Большое значение имел и психологический фактор: я слушал иноязычную речь, я пытался преодолеть препятствие, казалось бы, непреодолимое — я пытался понять непонятное. Сам факт таких моих высоких притязаний, такой дерзости уже как-то укреплял мои силы, бодрил и обнадеживал. Но и чисто учебная польза была налицо. Из месяца в месяц, почти ежедневно, затрачивая каких-то 20–25 минут за вечер, я упорно входил в бурлящий поток звуков иного языка, иного мира. Оказалось также, что наибольшая польза от систематических радиопрослушиваний ощущалась тогда, когда я не просто пассивно внимал диктору, а пытался тут же хоть что-нибудь повторить вслед за ним. Да, повторить — зачастую даже не понимая смысла повторяемого слова или ряда слов. Разумеется, я отдавал себе отчет, это сильно смахивало на манеры одной известной птицы. И все-таки я это делал, понимая, что даже механическое копирование и подражательство играют при изучении языков не последнюю роль, развивая скорость и цепкость восприятия, не говоря уже об отработке произношения. Более того, после окончания прослушивания каждой пятиминутки я пытался и записать, хотя бы отрывочно, ту информацию, которая еще оставалась в памяти. Пусть с ошибками и в крайне телеграфном стиле, но это были уже мои «письмена», мои дерзновенные попытки отразить на бумаге только что прозвучавшую речь и тем самым даже и здесь как бы отдать дань своей излюбленной форме работы с информацией — письменной.

Постепенно, по мере расширения своего словарного запаса обычным путем — через чтение и запоминание, вслушивание в радиоголоса становилось все более осмысленным. Я понимал уже не только отдельные слова, но все чаще почти целые фразы, целые смысловые «островки». Я мог теперь иногда даже позволить себе роскошь не прослушивать предварительно передачу на русском языке, а сразу начинать с иностранного. Короче говоря, происходил уже знакомый мне по работе с текстами процесс постепенного и незаметного стирания границ между «не могу», «чуть-чуть могу», «довольно сносно могу» и наконец «все могу».

Конечно, сейчас легко об этом вспоминать. Тогда же это упорное внедрение в россыпи и массивы чужеродных звуков, интонаций, ритмов, в саму фактуру (я бы даже сказал, в абсолютно еще неизведанные для меня галактики) английской и немецкой речи было, честно говоря, не самым приятным и желанным времяпрепровождением. В иные дни приходилось, подобно известному барону, просто брать себя за вихры и усаживать перед шкалой радиоприемника. Впрочем, сравнение с тем бароном сильно хромает, поскольку ему-то было проще: все свои приключения он лихо извлекал из собственной фантазии, я же организовывал свои «лингвистические приключения» в реальной жизни, которая к тому же не всегда им благоприятствовала. Но, повторюсь, великая штука — привычка, тем более если она полезная и мы хорошо осознаём всю ее пользу. Я постепенно приохотился к радиоречи настолько, что у меня появились какой-то азарт и чувство состязательности с самим собой — как и при чтении трудного текста: а вот пойму ли я это беглое сообщение об очередном тайфуне где-нибудь на Бермудах или этот Life Sendung («Репортаж с места события» — англ.-нем.) об очередном марше протеста воинственных домохозяек или феминисток где-нибудь в Кёльне или Ганновере.

Интересно, что окружающие, наблюдая мои первоначальные затруднения у радиоприемника, давали мне советы не мучить себя понапрасну, а перейти на облегченный вариант — на прослушивание учебных аудио-курсов. Но я не поддался искушению пойти более простым путем и терпеливо продолжал прислушиваться к беглой живой речи, приучая себя, образно выражаясь, сразу рискованно плавать в штормовом море, нежели комфортно прохлаждаться в тихой заводи. И причиной тому были не фанатизм или какие-то мои особые волевые качества, а лишь большое желание и в работе с радиотекстами — как и с письменными текстами — не отходить далеко в сторону от принципов интенсивного обучения Морозова и Шлимана. И еще меня тогда немного согревала мысль — быть может, и наивная, — что окажись Морозов или Шлиман на моем месте, они бы поступили примерно так же. Что ни говори, moral support (моральная поддержка), даже воображаемая, — не последняя вещь в нашем творческом деле.