Письма Непокорного. Том 1 (СИ)

Ни секунды не испытываешь жалости, но только в горле ком от этой ужасающий неизбежности. Какой кошмар! "К счастью", в двух шагах большие международные гостиницы льют нам в уши свою европейскую или негритянскую музыку посреди этой полированно-леденящей роскоши. Всё это ДОЛЖНО УЙТИ, и мы тоже.

............

U

Пондичерри, 1 декабря 1947

Графу Бернару д'Онсие

(Нью-Дели)

(Именно в Дели Сатпрем встретил Бернара д`Онсие, Графа, а затем Маркиза после ухода его отца. Он станет наиболее близким другом Сатпрема, хотя и наиболее взбалмошным с его вечной сардонической усмешкой дворянина. Он был на десять лет старше. Потеряв целое состояние в Монте-Карло (или, скорее, состояние своего отца!), он уехал к Красному морю заниматься сомнительными продажами Негусу или другим экзотическим правителям -- в нём узнаваем персонаж Конрад, -- затем в Индию, где он продавал правительству французские самолёты. Идеальный авантюрист, он обладал абсолютной лояльностью ко всему (за исключением законов и своих долгов) и был весьма благороден. Он женится на прелестной индианке, Маник. После своего разорения он больше никогда не играл в покер, кроме как с друзьями).

Дорогой друг,

По правде сказать, я весьма сконфужен по поводу своего долгого молчания после вашего дружеского письма. Но я думаю, что все письма мира ничего не стоят, и они не могут заменить те взгляды, которыми обмениваются в первый момент встречи, либо разделяющей вас, либо связывающей навсегда. Ваш переезд меня расстроил, почти разочаровал, ибо вы, если можно так выразиться, оставили меня один на один с моей жаждой.

Всё для того, чтобы сказать, что я был бы счастлив увидеть вас снова, дабы возобновить наши ночные беседы... Когда вы возвращаетесь сюда? По крайней мере, дайте мне знак?

Жажда к пережитым приключениям, которую я чувствую в себе, столь же сильна, как и жажда к созерцанию... доступному для любого приключения, лишь бы только оно было безрассудным, нелогичным, захватывающим. Где вы? Как там наше паломничество?

............

Я согласен с вами, что нонконформизм -- первая из добродетелей и первая дверь храма... и нужно идти от двери к двери, очищая себя, чтобы добраться до алтаря -- в глубине себя.

Я освободился от многих вещей, и в настоящий момент моё беспокойство выражает себя таким образом: свободен, но ДЛЯ чего...?

Я хотел бы знать ваше мнение об этой гнусности "человек -- лишь бесполезная страсть", провозглашённой Сартром в конце Бытия и Небытия... Это вопрос, который меня преследует; не потому ли, что я не могу найти глубинную гармонию под поверхностным хаосом?

У меня есть много о чём рассказать вам, но я опасаюсь писем. Но знайте -- если только мне это будет позволено, -- что я остаюсь вашим преданным другом и что я жду от вас ЗНАКА. Не забывайте меня.

Б.

U

1948

Пондичерри, 6 января 1948

Бернару д'Онсие

Дорогой Бернар,

Разумеется, моё долгое молчание показалось вам необъяснимым, вы даже могли прийти к выводу, что я "обижен" вашим последним письмом, или даже решить, что у нас с вами не было подлинной дружбы...

Нет ничего более далёкого от истины. Ваше последнее большое письмо было потрясающим. Оно было ИСТИННЫМ. И принесло мне громадную пользу, несмотря на то, что ваши суждения обо мне были не очень точными. Во всяком случае, вы помогли мне выпутаться из этого интеллектуального тупика, где я ходил кругами, "бесплодный" и сбитый с толку.

Начиная с декабря я множество раз пытался написать вам, но всякий раз останавливался на полпути: либо по здешним политическим обстоятельствам, уводящим чересчур далеко от спокойствия, необходимого для того, чтобы написать вам, либо я был в отчаянии от того, что приходилось выражать нечто истинное посредством этих слишком изношенных слов, либо -- чаще всего -- предавался мечтам, сидя под своей верной лампой.

Приходится говорить о себе, но мне надоело говорить о себе. Я так хотел бы забыть сам себя или, вернее, превзойти сам себя и распуститься под солнцем великого идеала. Поверьте, Бернар, все мои исследования в течение вот уже десяти лет, все мои усилия и мои действия имели целью исключительно это освобождение от я. Мои бунты, как вы говорите, были, скорее, не социального или семейного ранга, но ранга духовного. Я, если хотите, крестоносец в поисках истинного Креста, и всё то, что я пытался и пытаюсь предпринять, я совершал как священнодействие (с чувством сакрального, абсолютного). Беда в том, что в финале большей части своих начинаний сталкиваешься не с Солнцем Бога, но с мошенничеством людей, которые присваивают Бога для собственной выгоды. Моё понимание Приключения исключительно Божественное. То, что мною движет, это не сентиментальная или интеллектуальная спекуляция, это стойкая, неумолимая потребность.

Определённо, я очень плохо выражаю всё это. Я хотел бы заставить вас понять, что в конце "Приключения" я усматриваю прежде всего избавление от Я и распускание, иными словами, реализацию, "Божественного", дремлющего в самых глубинах Я.

С ранней молодости меня терзали определённые силы парализующей самокритики. Если можно так сказать, мой лучший враг -- интеллект или, более точно, господство мозга, который иссушает наиболее спонтанные движения, замораживает радость, обесцвечивает наиболее яркие моменты, словно игла, прикалывающая бабочку к планшету энтомолога. По крайней мере, эта форма разрушительного интеллекта научила меня относиться к интеллекту с недоверием и стремиться больше, нежели многие другие, к подлинному рассмотрению себя. Следовательно, для меня Приключение -- преимущественно попытка изучения. И когда я говорю вам о книге, которую пишу, то это не для издательства Gallimard или Flammarion, это для того, чтобы освободиться от моей "интеллектуальной стороны" и пойти своими собственными ногами к внутреннему Единству.

Вы можете сказать, что моё Приключение у меня в черепе, но не в коже. Нет ничего более ложного. Именно потому, что сейчас моя кожа и является моим собственным приключением, эта лихорадка приключений и отдаётся в моём черепе.

Во мне присутствует нечто вроде лихорадки, которую я должен исчерпать, страсть, которую я должен удовлетворить, вся эта весна духа, взрывающаяся у меня под кожей, потребность в радости и фантазии. И для меня Приключение -- это освобождение всего того, что задыхается во мне. И если я восстал против моей собственной семьи и против определённого социального строя, то именно потому, что я там задыхался -- физически.

В своём последнем письме я попытался перевести в термины мозга то, что я чувствовал в своих жилах, и именно это заставило вас думать, что я свёл приключение к простым спекуляциям разума. Моя кровь -- это мой единственный конформизм, она является тем, что толкнуло меня отказаться от "социальных функций" и любых других сфер, где я чувствовал себя бесплодным.