Противостояние

Не отставали от моряков «местные патриотки», оставившие прислугу и адреса, чтобы по возможности разместить офицеров. ^{92}

Дополнительные перевязочные пункты открыли в Александровских казармах, позднее (15 сентября) переведя в театр. ^{93}

Все говорило о том, что психологически важное решение Меншикова вернуть всех на исходные позиции себя оправдало — войска почувствовали, что ими управляют, о них заботятся. Солдаты и офицеры стали постепенно приходить в себя. У нижних чинов появилась мотивация, стимулируемая желанием получить сатисфакцию за проигранную Альму, что давало надежду, ибо во все времена такие поведенческие факторы, как мотив и моральный дух, всегда оказывали исключительно определяющую роль в изменении численного и материального баланса сторон, либо решали исход битвы. ^{94}

Это стало для них прекрасной возможностью отдохнуть и дождаться отставших, которых «…Во время последнего марша от Качи …имели много…, и продолжавших подходить все утро. В этом нет ничего необычного, ибо солдаты были на ногах 24 часа, и к тому же несли ранцы и прочую амуницию, которая без ружья весила порядка 60 фунтов». ^{95}

Наконец задумались: а где вообще противник? Что он делает и что собирается предпринять? В суматохе отступления о нем как-то и забыли совсем. Из реального, он вновь стал чем-то неодушевленным, неясным и расплывчатым. Чтобы обнаружить его движение, приказ вновь занять Бельбекские высоты и вести оттуда наблюдение за действиями союзников получили Московский пехотный, Тарутинский и Бородинский егерские полки. ^{96} Выполняя приказ, тарутинцы заняли Северное укрепление, составив его временный гарнизон: «…полк около 4 часов утра занял старый лагерь вместе с 4-й легкой батареей».

Злосчастные 5-е и 6-е резервные батальоны Брестского и Белостокского пехотных полков вернулись в состав резервной бригады, включившись в гарнизон города, из которого не выходили уже до самого конца обороны Севастополя, в полной мере реабилитировав себя за Альму. ^{97}

Меншиков весь день оставался в городе, планируя дальнейшие действия. ^{98}

ТЕМНАЯ СТОРОНА ВОЙНЫ: ПЛЕННЫЕ, ДЕЗЕРТИРЫ, ПЕРЕБЕЖЧИКИ

Было и не самое приятное, но сопровождающее любую из войн, которые когда-либо вело человечество, независимо от того, какой она была: справедливо-освободительная или захватнически-агрессивная. Уже первые дни неразберихи и дезорганизованности вскрыли одну из застаревших язв российской армии. Появились первые дезертиры, наибольшее число которых породил неразрешенный «польский вопрос». С одной стороны он «подогревался» русскими панславянистами типа Погодина, идеи которых были достаточно популярными в обществе к началу войны. В Польше видели преграду объединения славян. В мае 1854 г. появилась статья «Письмо о Польше», в которой Погодин пытается найти выход из сложившегося положения. «Если должен существовать славянский союз, то мы должны отказаться от Польши, которую даже физически нельзя исключить из него. А для чего нам держать ее при себе? Это болезнь на нашем теле. Это одна из причин европейской ненависти к России. Ни один русский человек не желал никогда этого приобретения, ни один русский Государь не искал его». ^{99}

Наполеон III воскресил в глазах поляков образ великого Наполеона, стараниями которого возникло, впервые после раздела, подобие независимой Польши. Поколение, воспитанное на идее, что Европа, — понимая под этим словом главным образом Францию, восстановит Польшу, видело в нем своего спасителя. ^{100}

Поляки середины XIX в. вполне искренне считали, что Польша и Россия это «…две идеи, два мира, два элемента, — решительно противоположные один другому: Польша — это идея свободы, равенства и братства народов, Россия — идея рабства, деспотизма и стяжания; Польша — деятель цивилизации, Россия — деятель обскурантизма и варварства». ^{101}

Так оно и случилось — после первых выстрелов начался «бег» солдат польской национальности «на ту строну».

Сначала ушли единицы (в том числе, возможно, те самые без вести пропавшие гусары во время Альминского сражения), затем десятки. В скором времени среди перебежчиков стали встречаться и офицеры, даже старшие. Даже спустя годы после войны, участвовавшие в ней польские военнослужащие, не отказывались от идеи присоединиться к борьбе за независимость. Чего стоит пример генерал-майора Ивана Альбертовича Халецкого, перешедшего на сторону восставших в 1861 г.

Дезертирство солдат и офицеров польской национальности во время кампании на сторону неприятеля до такой степени разозлило государственное руководство Российской Империи, что уже в феврале 1855 г. последовало «…Высочайшее повеление, чтобы все должности в Западных губерниях были по возможности замещены чиновниками из русских, а туземцы этих губерний были переводимы на службу в великороссийские губернии и, чтобы никто из уроженцев западных губерний, кроме как исповедующих православную веру, не мог быть определен там на службу, не прослужив предварительно 10 лет в офицерских чинах, если при том окажется совершено благонадежным». ^{102}

Майор Монтодон тоже обратил внимание на внезапно образовавшийся поток военнопленных: «Многие перебежчики польского происхождения являются в наши лагеря; здесь их принимают с самой большой симпатией, и они сообщают нам сведения о русской армии и о беспорядке отступления». ^{103}

Если говорить о полезности информации, которую союзные офицеры «выкачивали» из этих пленных, то еще неизвестно, кому она больше была на руку: русским или англичанам с французами. Пленный, особенно если он сдался добровольно, стремится сообщить неприятелю чаще всего именно то, что тот желает слышать, сколь бы невероятным сей бред не был.

О качестве таких «донесений» речь еще впереди, пока же лишь отметим, что перебежчики плели все что угодно, даже сами не задумываясь о логике или правдивости. В азарте предательства они, стремясь выслужиться, говорили все, что знали, а так как знали они чаще всего мало, то говорили все, что, как им казалось, будет интересно услышать союзникам. Часто для убедительности придумывались самые невероятные вещи. Об одном из таких дезертиров писал в своих воспоминаниях кептен Мендс, командир линейного корабля «Агамемнон». Некий русский солдат бежал из Севастополя, долго бродил по берегу, пока, наконец, не сдался капитану Дарксу. Мендс говорит, что этот нижний чин пылал ненавистью к русским и, несмотря на малое звание, отличался умом и сообразительностью. Пленный рассказал, что русская армия разгромлена, и после сражения на Альме в Севастополь никто не вернулся. Что в сражении убито, ранено и разбежались 16 000 человек, что в городе осталось всего 2000 человек, что флот готовится к затоплению, что в городе паника и т.д. ^{104}