Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческ

По мере приближения к тропикам становилось все жарче, увеличивалась влажность. С «Суворова» передали приказ надеть летнюю форму и белые чехлы на фуражки. В каютах от влажности перестали открываться ящики столов и шкафчиков. Духота стояла страшная, особенная ночью, когда было запрещено отдраивать иллюминаторы, чтобы не демаскировать эскадру огнями. Заботливый капитан 1-го ранга Игнациус достал в Танжере какого-то белого мыла, растворяющегося в соленой воде. Мыло было роздано всем членам экипажа, получившим возможность мыться забортной водой.

Ежедневно с «Суворова» открывалась одна и та же картина: бледно-бирюзовое небо, залитое ослепительным солнцем, и взъерошенный белыми гребнями сизо-фиолетовый океан. Неунывающий капдва Семенов, намерзшийся, по его словам, в Либаве и Бискайке после жаркого лета в Порт-Артурc и не менее жаркого перехода Сайгон-Марсель, находил погоду великолепной, но, похоже, он был единственным исключением на эскадре. А ведь настоящая жара была еще впереди. Не считая жары, погода в целом способствовала переходу. На крейсере «Дмитрий Донской» даже ставили паруса.

28 октября с «Суворова» по телеграфу был передан на броненосцы обстоятельный приказ по поводу подготовительных мер для приемки в Дакаре усиленного запаса угля в 2200 тонн на каждую броненосную — типа «Бородино» — душу ввиду предстоящего большого перехода. Приказом предписывалось на всех броненосцах принять уголь во все свободные проходы, засыпать углом прачечную, сушилку, а также отделения носового и кормового торпедных аппаратов. Среднюю батарею 75-мм орудий и судовую верхнюю динамо-машину палубного освещения было приказано оградить досками и обложить мешками с песком. По этому поводу флагманский корабельный инженер Политовский составил строжайшую и подробнейшую инструкцию — куда чего сколько и в каком порядке — и созвал на «Суворове» специальное совещание корабельных инженеров.

Такая добавка к уже имеющейся перегрузке грозила перевести ту самую метацентрическую высоту за пределы положительных величин. Со всеми последствиями.

29 октября эскадра по сигналу с «Суворова» замедлила ход, чтобы подойти к Дакару. На рассвете впереди показалась полоска земли, а затем открылся Зеленый Мыс, за которым скрывался Дакар. 

Гостеприимство «союзников»

Порт принадлежал союзнице России — Франции, но начать сразу погрузку не удал ость. Командир порта прибыл на «Суворов» и предложил покинуть территориальные воды Франции, найти какую-нибудь удобную бухту и там грузиться углем. Англия и Япония слишком давят на Париж.

Губернатор Дакара обещал всяческое содействие, предлагал прислать не только свежую провизию, но даже рабочих, только бы эскадра ушла обратно, скажем, к Зеленому Мысу, где глубина позволяет встать на якорь вне территориальных вод. Однако в предложенном месте о погрузке угля и речи быть не могло из-за океанской зыби, и поэтому Рожественский категорически заявил, что поскольку погрузка в открытом океане невозможна, а равно невозможен и выход эскадры в море без угля, то запрещение выполнить эту операцию на рейде Дакара равносильно требованию разоружения кораблей воюющей стороны, зашедших в нейтральный порт, что противоречит всем правилам нейтралитета.

«Прошу, — телеграфировал адмирал Рожественский в Петербург, — энергичного представления правительства о безусловном разрешении пользоваться французскими портами для погрузки угля. Без этого экспедиция немыслима. Нельзя рисковать огромными броненосцами, разыскивая необитаемые и неописанные бухты» [185].

По просьбе Рожественского губернатор согласился вторично телеграфировать в Париж, что он уже дал разрешение грузить уголь и просит оставить его в силе. Необходимо было погрузить уголь до ответа из Парижа. 

Черный туман

Капдва Семенов вспоминал:

«День 31 октября был первым днем настоящей угольной страды. Много таких дней пережили мы впоследствии, но этот, первый, естественно, был самым тяжелым.

В Дакаре, как и вообще в тропиках, с 10 часов утра и до 3 часов дня жизнь замирает. Закрываются правительственные учреждения; магазины не торгуют; войска не выходят из казарм; рабочие-европейцы прекращают работы. Все не только прячутся в тень от палящих лучей солнца, но и в тени стараются не шевелиться, потому что всякое резкое движение вызывает сильную испарину. Такого режима держатся люди до известной степени акклиматизировавшиеся, привычные, но нам было не до этих нежностей.

Для нас успешность погрузки угля была вопросом жизни, и в ней, разделившись на две смены, работая день и ночь, принимал участие весь личный состав, начиная с командиров.

При полном штиле, при температуре, не падавшей ниже 38°С, в течение 29 часов кряду “Суворов” стоял, окутанный облаком угольной пыли. Яркие лучи солнца — днем, свет электрических люстр — ночью с трудом пронизывали этот черный туман. Со дна трюмов угольщиков само это солнце казалось багровым пятном… Чернее негров, обливающиеся потом, с клочьями пакли, зажатыми в зубах, работали в этом аду офицеры и команда…

И не было ни откуда ни тени ропота, ни даже намека на то, что силы человеческие небеспредельны… Страшные — черные и мокрые — существа, выбегавшие на верхний мостик “на минутку, глотнуть свежего воздуха”, торопливо спрашивали сигнальщиков: “Как погрузка? Сколько тонн за прошлый час? Успеем ли?” — и опять спешно убегали вниз.

А что творилось в закрытых угольных ямах, где разгребали уголь, сыпавшийся сверху, где температура достигала 60°С. Где самые сильные и здоровые не могли оставаться дольше 15–20 минут? Бывало, что не выдерживали и валились с ног. Этих также спешно, не теряя ни минуты, выносили на руках, клали под душ, и они, отойдя, передохнувши, опять возвращались к прерванной работе… Было много случаев легких солнечных и тепловых ударов, по счастью, обошедшихся благополучно. Только на “Ослябя” в 3 часа дня скончался от паралича сердца лейтенант Нелидов…»

Сын нашего посла в Париже, между прочим. В то время даже в мало любимом мной МИДе не рассовывали сынков по теплым местам во время войны. Разве что — в пекло.

Лейтенант Вырубов писал отцу: «Воспользовались неясностью текста и послали запрос в Париж, а пока начали погрузку с угольщиков. Работа кипела. Конкуренция между нами и “Александром” шла отчаянная: офицеры, доктора, даже поп лично работали в трюмах.

Финиш мы сделали блестящий, приняв в час 120 тонн, чем побили английский рекорд в 102 тонны. “Александр III” был побежден: мы опять взяли все три приза, но зато, если бы вы могли представить, в каком мы были все виде, и во что превратился наш “Суворов”! Работали непрерывно 29 часов, не обращая внимания на тропическую жару. Духота стоит ужасная: спишь буквально в собственном соку с угольной пылью…» ^{168}

Погрузка была закончена вовремя, а вечером 31 октября губернатор Дакара получил ответ из Парижа, категорически запрещающий погрузку угля в Дакаре в пределах территориальных вод.

Нет, господа, зря…

Нет, господа, зря мы спасали этот Париж в 1914 году, жертвуя армией Самсонова. Вот если бы послать эту армию на Марну — на усиление корпусов генерала Клука, да еще 1-ю армию Ренненкампфа добавить, то, верное слово, до сих пор бы в Империи жили, в Европы через Вержболово ездили бы, а Государь с Кайзером по дням тезоименитств и прочим торжественным датам приветственными телеграммами обменивались бы и в гости к друг другу заглядывали. Запросто. Как царь к царю.

И ведь пытался нас Государь спасти, заключив с братцем Вилли соглашение в Бьёрке. Так не дали. Витте с Ламздорфом, разумеется. Да и Генштаб наш, неясно на кого работающий, этих двух поддержал. Хотя к Генштабу, судя по результатам его патриотической деятельности, особых вопросов нет. Одно сознательное и планомерное уничтожение опоры Престола и Отечества — Русской Императорской гвардии — от второстепенных сражений начала Мировой войны до не менее второстепенных сражений осени 1916 года — вполне расставляет точки над «i». Эту тему уже довелось затрагивать ^{169} и, видно, еще придется.