Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и совет

Двойственная оценка действий российской армии

Если произвол, чинившийся регулярными частями царской армии в отношении польского населения, держался в определенных рамках, то казачьи полки неоднократно опускались до бесчинств и насилий. Особенно часто грабежи, изнасилования (в том числе массовые изнасилования) или убийства совершались неподалеку от линии фронта ^{88}. Регулярные войска производили относительно благоприятное впечатление, вероятно, еще и в связи с тем, что в расквартированных в Галиции частях проходили службу польские офицеры, а российские офицеры нередко прекрасно владели польским языком ^{89}. К тому же российские власти в тылу и на территориях, которые они считали частью России, отвечали за поддержание общественного порядка. Командование старалось пресечь военные преступления, в отдельных случаях даже применялась смертная казнь ^{90}.

В результате военной кампании, которая стартовала под Горлице в мае 1915 года, российским захватчикам пришлось вывести войска из большинства районов Галиции. При отходе войск участились преступления насильственного характера против мирных граждан. Грабежи, воровство, поборы без возмещения, целенаправленная порча имущества, которым могла бы воспользоваться австро-венгерская армия, принудительное рытье окопов, а также угон заложников ухудшили репутацию царской империи ^{91}. «Таким образом, русские сделали все возможное, чтобы на исходе своего пребывания в столице провинции оставить о себе как можно худшую память», — констатировал впоследствии Станислав Сроковский ^{92}.

Вслед за отступлением царской армии поднялась волна жестоких ответных репрессий со стороны представителей австро-венгерских вооруженных сил. Императорская и королевская армия, задействовав немалое число шпионов, выискивала предателей и коллаборационистов. В ходе масштабных репрессий, порожденных тупой мстительностью и желанием свалить на посторонних вину за военные неудачи, погибло множество людей, так что мы вправе говорить о волнах государственного террора. Из-за неполноты сведений точное число жертв австро-венгерских карательных акций установить невозможно. По различным оценкам, их число колеблется от 30 до 60 тысяч человек. Особой жестокостью отличились гонведы (венгерское ополчение) ^{93}.

В восприятии многих проживавших в Галиции поляков, сопоставлявших российскую оккупационную политику с действиями императорской и королевской армии в период с мая 1915 года, сравнение едва ли оказывалось в пользу Австрии. Для многих галицийских поляков вторжение австрийских войск весной 1915 года стало глубоким потрясением. Возвращение Габсбургов часто воспринимали скорее как «новую оккупацию», а не как «освобождение». Многие вспоминали об относительно гуманном обращении офицеров царской армии с бедствующими гражданами. Таким образом, массовые репрессии значительно усилили отчуждение поляков от Габсбургской монархии и остудили патриотические чувства к Австрии ^{94}.

Заключение

В чем заключались причины неудачи, которую потерпела Россия, пытаясь завоевать «души и умы» поляков? С учетом бытовавшей в Царстве Польском управленческой практики выдвинутая в начале войны идея широкой политической и культурной автономии для «земель, населенных поляками» под скипетром Романовых не привлекала поляков и не внушала им доверия ^{95}. Кроме того, административная практика в оккупированной Галиции и стремление поспешно русифицировать Восточную Галицию противоречили этим обещаниям. Вдобавок помещики, среди которых преобладали поляки, опасались, что царская администрация в будущем постарается заручиться поддержкой крестьян за счет дискриминации помещиков ^{96}.

Однако надежды на то, что Россия признает культурную миссию и достижения поляков в Восточной Галиции, окончательно развеяла политика России на оккупированных территориях, а также тот факт, что представители Российской империи оттеснили поляков в политике на второй план. Психологический барьер усугублялся тем, что среди польской элиты в Галиции десятилетиями — в семейном кругу, в школе, церкви, в печати, литературе и театре — культивировалась память о восстаниях поляков против России. Вдобавок в предвоенный период отношения польской элиты Галиции с Дунайской монархией складывались весьма благополучно. Существенную роль играл и религиозный фактор. Многие поляки трактовали войну как битву между католическим императором и православным царем. Уже по этой причине они симпатизировали австрийскому императору ^{97}. Не в последнюю очередь на негативном восприятии российских оккупантов в Галиции сказались также скверная управленческая практика (коррупция, непрофессионализм чиновников, произвол, необразованность) и вспышки насилия, от которых страдало гражданское население (изнасилования, грабежи), а также военные убытки и издержки военного положения (контрибуции, арест имущества, захват заложников, продовольственные пайки, цензура, всевозможные запреты) ^{98}.

Итак, эпизод с польским населением и российской оккупационной политикой в Галиции лишний раз подтверждает тезис о том, что диалектическое противоречие между провозглашенным освобождением народа, издержками военного времени и стратегическими планами по захвату земель имеет универсальный характер и по сей день воспроизводится при любом вооруженном конфликте ^{99}. Декларировавшиеся панславистские лозунги шли вразрез с имперской практикой, военным бытом и планами на послевоенный период. В панславистской идеологии большинство поляков видели лишь возможность извиниться за великорусскую экспансию. Так, современник этих событий, симпатизировавший австрийцам общественный деятель и социолог Людвиг Кульчицкий отмечал после изгнания частей царской армии из Царства Польского: «Особую угрозу для поляков представляют прежде всего панславистские идеи <…> Возрождение Польши возможно лишь при условии, что царской власти будет нанесен серьезный урон, но никак не за счет ее укрепления» ^{100}. Выводы Кульчицкого оказались верными. В результате войны и революций Россия утратила влияние на судьбы Польши. Оккупация Галиции российской армией осталась в истории лишь кратким эпизодом Первой мировой войны, последствия которого были отыграны назад еще до ее окончания.

Франциска Дэвис.

Первая мировая война как испытание для империи: мусульмане на службе в царской армии 

Like that of every great nation in Europe, [the Russian army's] fundamental principle is universal military service» [7], — утверждал в 1879 году английский комментатор Фрэнсис Уинстон Грин в связи с Русско-турецкой войной 1877–1878 годов. В его словах отразилось широко распространенное в конце XIX века среди военной элиты европейских стран представление о том, что всеобщая воинская повинность образует фундамент эффективной и боеспособной национальной армии ^{101}. Идеал однородной национальной армии противоречил реальному положению дел в армиях большинства европейских держав, которые в ходе Первой мировой войны подверглись самому серьезному в их истории испытанию. Особую пикантность это обстоятельство приобрело постольку, поскольку державы, входившие в Антанту, громче всех провозглашали войну борьбой за освобождение угнетенных народов. При этом подразумевались «тюрьма народов», созданная их противником, Габсбургской монархией, и дискриминация христианских народов в Османской империи. Впрочем, и сами державы Антанты были империями: к примеру, на стороне Британской империи сражался приблизительно миллион индийских солдат, в контингенте французской армии также отразился колониальный характер государства, а царская армия уже на протяжении многих веков была неоднородной в культурном отношении. В результате Первой мировой войны претензии оттесненных на второй план меньшинств к имперским державам претерпели изменения ^{102}. [8] Существенную роль здесь сыграли жертвы, которые население понесло на полях сражений и которых требовала власть во имя отечества. В этом смысле не была исключением и Российская империя.