Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

На полях телеграммы, отправленной Гитлеру Маккензеном по поводу этой речи, фюрер сделал пометку: «Дуче по-прежнему единственный Человек в Италии». Тем не менее на последующем военном совещании, когда Йодль сослался на происки коммунистов, Гитлер заявил: «Чтобы стало возможно полностью остановить работу на восьми заводах?! Для меня это немыслимо! И никто не решился вмешаться!.. Они вынесли себе приговор, раздумывая, нужно или нет радикальное вмешательство. В подобных случаях, если проявишь малейшую слабость — ты пропал».

Тогда впервые Гитлер усомнился в надежности — не самого дуче, но его режима.

До сих пор немецкие службы безопасности не имели от фюрера полномочий действовать на дружественной территории. Отныне же они сами себя на это уполномочили и использовали подпольную явку, чтобы информировать Риббентропа обо всем, что могло затеваться против дуче ^{298}.

«Найти бы сотню сенаторов, заинтересованных в судьбе Италии больше, чем в судьбе Муссолини», — замечал генерал Кавилья. Такой позиции придерживались генеральный штаб и король, на которых был обращен взор итальянцев, поскольку именно король имел власть отправить дуче в отставку, во всяком случае согласно конституции. Но монарх проявлял осторожность, прекрасно зная, сколь рискован подобный шаг. Тем временем союзники продолжали занимать Сицилию и Сардинию, и следовало любой ценой найти какое-то решение, чтобы Италия избавилась от союза с Германией или, по крайней мере, добилась от фюрера прекращения войны на два фронта путем приостановки сражений с СССР.

Дуче и фюрер встретились во второй раз в Зальцбурге в начале апреля 1943 г. Муссолини во время поездки сгибался в три погибели из-за сильных болей в желудке. Гитлер пришел на встречу очень усталым, с глубокими мешками под глазами. И тот и другой были мертвенно-бледны, напряжены. «Двое больных», — сказал кто-то. «Нет, — ответил доктор Поцци, — двое мертвецов» ^{299}. Диктаторы поникли под ударами Сталинграда и Триполи.

Тем не менее Гитлер преодолел отчаяние и, покидая дуче, поздравил себя с тем, что поднял тому дух. Но Бастианини, преемник Чиано, не обманывался.

«Я попросил Гитлера, — пояснял дуче, — прекратить войну на востоке… Он выразил согласие, но он убежден, что нанесет русским решающий удар в ближайшем будущем, и я не смог затронуть вопрос о посланцах мира». Риббентроп сказал Амброзио, что, напротив, Гитлер заверил дуче, будто СССР вот-вот рухнет, и речи о сепаратном мире больше идти не может.

«Я всегда буду на вашей стороне», — телеграфировал Гитлер Муссолини после сдачи итальянских и немецких войск в Тунисе 19 мая. В этот же день началась Курская битва — крупное поражение немецких танковых войск вслед за падением считавшегося «неприступным» острова Пантеллерия и не встретившей ни малейшего сопротивления высадкой союзников на Сицилию.

В срочном порядке оба диктатора решили встретиться снова в итальянском городке Фельтре, т. е. фюрер в очередной раз «вызвал» Муссолини. Тот неохотно подчинился. Он знал: в армии, как и при королевском дворе, от него ждут, что он положит конец Стальному пакту. Он также догадывался, что немцы опять будут просить его отдать итальянские войска под немецкое командование. Своему послу в Берлине Альфиери, прибывшему первым, он ничего не сказал. «Муссолини больше не реагирует, — отметил посол, — никто не знает, о чем он думает». Амброзио попытался надавить на дуче: Италия должна выйти из войны меньше чем за две недели. «Отделиться от Германии? — возразил Муссолини. — Легко сказать. Вы думаете, Гитлер даст нам свободу действий?»

На встрече в Фельтре дуче слова не мог вставить. К тому же его глодала одна забота: он только что узнал о бомбардировке Рима. Такое случилось в первый раз. Король, королева, папа Римский собирались навестить пострадавших. А его не было на месте. В это время фюрер разносил итальянское командование, неспособное защищаться, заявлял, что вскоре появятся новые средства для подводной войны. Особенно он настаивал на том, что в августе Лондон будет стерт с лица земли буквально в несколько недель благодаря секретному оружию. За обедом он вопил и стучал кулаком по столу.

Уезжая, Гитлер сказал маршалу Кейтелю: «Пошлите ему все, в чем он нуждается». Он повторил это Амброзио, который вскричал при Бастианини: «Он еще обольщается, он сумасшедший, я вам говорю, сумасшедший!»

По сути, Гитлер не захотел дать Муссолини свободу, а это явно означало, что он не позволит Италии выйти из войны.

По возвращении в Рим Муссолини увидел тяжкие последствия бомбардировки, от которой пострадал квартал Сан-Лоренцо, убившей от 2,8 до 3 тыс. чел. и ранившей около 10 тыс. Пережитый шок вызвал народный гнев против режима, заставившего страну вступить в эту войну. Сан-Лоренцо согласился на посещение папы, но отказался от визита короля и Муссолини, вынужденного переодеться, чтобы прийти посмотреть на разрушения ^{300}.

Вокруг короля бурлили негодованием круги приближенных, считавших необходимым принимать срочные меры. Потеря «непобедимой» Пантеллерии почти без боя предвещала худшее. Министр королевского двора герцог Альберто Аквароне пытался как-то лавировать. Он рассчитывал на графа Гранди и прощупывал намерения маршала Бадольо, давнишнего демократа, состоявшего с 1943 г. в комитете по связям между шестью антифашистскими партиями. Бономи, со своей стороны, разъяснял королю, что Стальной пакт — союз не между государствами, а, как отражено в его преамбуле, «между двумя режимами и двумя революциями». Вместе с падением фашистского режима союз перестанет существовать.

Таким образом, возникла идея собрать Большой совет и с помощью нескольких бесхарактерных фашистов добиться, чтобы участники проголосовали за смещение дуче.

Нарисованный Чиано портрет тестя представлял диктатора вялым и слабым. 19 июля, через десять дней после высадки союзников на Сицилию, Чиано отметил: «Он в плачевном состоянии, апатичен… Этот человек, обладавший магией слов и дел, превратился в ничто. Он страдает абулией и, кажется, отошел от всякой публичности… Он меня не примет и не выслушает» ^{301}.

Муссолини согласился прийти на заседание Большого совета; чуя ловушку, Ракеле просила его отправиться туда при полном параде, но он отказался. «Арестуй их всех первым!» — крикнула тогда Ракеле. Когда дуче взял слово, участники заседания были поражены, увидев перед собой совершенно смирившегося человека. Его речь сводилась к тому, что столь тяжелая ситуация сложилась из-за военных, которые ему не подчинились. Гранди разоблачил разложение режима и страны и обвинил в этом дуче: «Ты втянул нас в гитлеровскую колею». Гранди настаивал на возвращении к конституции, что означало передачу командования армией королю, а Муссолини отныне следовало посвятить себя эффективному руководству партией и снова превратить ее в «гранитный монолит». Чиано взял слово, чтобы защитить дуче, сказать, что это немцы его предали. Но Муссолини впал в ярость. Его тут же окружили, пытались успокоить… Нет, он не протестовал против голосования по тексту, который, в сущности, его смещал. Он даже отказался от поправок к нему. Устное голосование дало следующие результаты: 18 голосов «за», в том числе голос Чиано, 8 «против» и 1 воздержавшийся. Муссолини отказался еще от одной вещи: не захотел, чтобы ему, согласно обычаю, отдали честь…

Муссолини отверг предложение «убежденных» фашистов арестовать «19 изменников», но их все же арестовали. На следующий день он отправился на прием к королю, который отправил дуче в отставку и под арест, поставив на его место Бадольо. Дуче не стал обращаться за помощью ни к милиции, ни к ее начальнику, желавшему вмешаться. Он просто позволил себя арестовать, сказав: «Как сражающаяся Франция спасет честь французов, так и Италия Муссолини спасет честь итальянцев» ^{302}.