Афган: русские на войне

Комсомольский работник Николай Захаров приехал в Афганистан в мае 1979 года, чтобы помочь создать местную молодежную организацию. Двадцать пятого декабря он оказался в аэропорту и видел, как из транспортного самолета выгружают военные машины, а рядом строятся солдаты.

— Наши, Николай Игоревич! — приглядевшись, воскликнул его переводчик Абрамов.

— Ты с ума сошел! — отмахнулся Захаров. — Откуда им здесь взяться?

— Ей-богу, наши! Смотрите: красные звезды на ушанках. В тот день они так ничего и не поняли.

Три дня спустя Захаров записал в дневнике: «Вчера вечером, 27 декабря, примерно в 18.30, началась стрельба из автоматов и орудий, которая нарастала и к 19-3° достигла максимума. Звуки стрельбы доносились со стороны аэропорта, Дома народа, временами совсем близко от микрорайона. Перестрелка длилась примерно до 20.30-21.00». И перечислил официальные мотивы свержения Амина ^{137}.

Это была поразительно дерзкая, успешная и, учитывая все обстоятельства, недорогая операция. Двадцать девять советских солдат погибли в бою, сорок четыре — в результате несчастных случаев (в том числе десантники в самолете, врезавшемся в гору), семьдесят четыре получили ранения. Противник, конечно, потерял гораздо больше — около трехсот солдат убитыми. Жертв среди мирного населения не было, поскольку авиация не применялась. Десять лет спустя, в декабре 1989 года, американцы вторглись в Панаму, чтобы свергнуть генерала Норьегу. Потери военных с обеих сторон были сопоставимы с потерями в Кабуле. Но поскольку американцы задействовали авиацию, мирное население тоже пострадало, хотя число жертв до сих пор вызывает споры [24].

Операция в Кабуле казалась успешной и с политической точки зрения. Деспота устранили, и его место занял приемлемый для СССР политик. Дмитрия Рюрикова и его коллег из советского посольства отправили провести опрос среди местного населения. Все доложили, что их афганские знакомые довольны устранением Амина. Хотя некоторые прибавляли: «Мы рады вас видеть. Но очень советуем вам уходить скорее» ^{138}. Продвигаясь по Афганистану, советские солдаты слышали примерно то же: их встречали радушно, иногда даже цветами, но напоминали, что еще приятнее будет, если они поскорее покинут страну.

Протесты и сомнения

В СССР протесты зазвучали практически сразу. Горстка диссидентов — жена Андрея Сахарова Елена Боннэр и другие — 29 января 1980 года распространила заявление, в котором отвергала официальную версию событий и утверждение властей, что советские люди всецело поддерживают их действия: «В Афганистане идет война, гибнут афганцы, гибнут и наши ребята — сыновья и внуки тех, кто прошел Вторую мировую, и тех, кто с нее не вернулся». Они призывали всех, кто помнил предыдущую войну, всех, кто воевал во Вьетнаме, всех людей доброй воли добиваться вывода советских войск в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН, которую только что поддержало подавляющее большинство стран на чрезвычайном заседании Генеральной Ассамблеи ООН.

Лауреат Нобелевской премии Андрей Сахаров, участвовавший в создании советской водородной бомбы, также потребовал вывода советских войск и их замены на силы ООН или на нейтральные мусульманские силы. Он призвал к максимально широкому бойкоту Олимпийских игр, которые вскоре должны были состояться в Москве, и обрушился с критикой на милитаристское мышление, которое сперва привело к вторжению в Чехословакию, а теперь — в Афганистан ^{139}. Сахарова отправили в ссылку в Горький (ныне Нижний Новгород). Летом из Советского Союза выслали Татьяну Горичеву и Наталью Малаховскую: они призывали военнообязанных ни за что не служить в Афганистане, даже если за это придется пойти в тюрьму ^{140}.

Даже те, кто был частью государственной машины, с самого начала питали мрачные предчувствия не только относительно вторжения в Афганистан, но и относительно судьбы самого Советского Союза. Двадцатого января академик Олег Богомолов, директор Института экономики мировой социалистической системы, направил ЦК и председателю КГБ Андропову резкую докладную записку. Она называлась «Некоторые соображения о внешнеполитических итогах 70-х годов (Тезисы)» и включала внушительный раздел о последствиях афганской авантюры. В докладе отмечалось, что теперь мятежники могут призвать афганский народ сражаться не только с безбожниками-коммунистами из Кабула, но и с неверными-иностранцами. Советский Союз позволил втянуть себя еще в одну конфронтацию, теперь на уязвимой южной границе. Американцы, арабы и китайцы наращивают помощь мятежникам. Авторитет СССР в Движении неприсоединения уже пострадал. Разрядка и переговоры о контроле над вооружениями остановились. Недовольны были даже некоторые страны Варшавского договора. Более того, вторжение могло стать толчком к примирению США и Ирана ^{141}.

Все эти негативные последствия, естественно, уже упоминались при обсуждении решения о вторжении. Записка была представлена слишком поздно, чтобы повлиять на события, и не вызвала никакой реакции со стороны адресатов. Но, во всяком случае, ее авторы не были наказаны.

В Институте востоковедения в Москве, в отделе, занимавшемся Афганистаном, работало довольно много исследователей, изучавших политическую, экономическую и социальную жизнь этой страны во всех ее аспектах. Многих лингвистов в начале войны отправили в Афганистан в качестве переводчиков и советников. От сотрудников института невозможно было скрыть происходящее, и почти все они были против войны. Но политики к ним не прислушались ^{142}.

Британский МИД передал замминистра иностранных дел СССР, приехавшему с визитом в январе 1980 года, исторический доклад о провалах англичан в Афганистане. Тот ответил: «На этот раз все будет иначе». Так обычно и говорят, когда намереваются повторить чужие ошибки [25].

Многие хорошо осведомленные советские чиновники пришли в смятение. Сотрудник Международного отдела ЦК КПСС Анатолий Черняев 30 декабря заметил в своем дневнике, что мир единогласно осудил советские действия. Утверждения, что Советский Союз выступает за разрядку, превратились в труху. «Кому это было нужно? Афганскому народу? Возможно. Амин, пожалуй, довел бы страну до второй Кампучии. Но неужели мы только ради революционной филантропии и человеколюбия учинили акцию, которая встанет в ряд с Финляндией 1939 года, с Чехословакией 1968 года в общественном сознании. Аргумент — мол, нам надо было обезопасить границу, просто смешон… Думаю, что в истории России, даже при Сталине, не было еще такого периода, когда столь важные акции предпринимались без намека на малейшее согласование с кем-нибудь, совета, обсуждения, взвешивания — пусть в очень узком кругу».

Несколько недель спустя, пытаясь разобраться, как и почему было принято это решение, Черняев записал в дневнике: «Словом, маразм всей структуры, механизма верхотуры власти, в связи с маразмом ее верхушки и почти 75»летним средним возрастом всех остальных элементов верхотуры — становится опасным уже для существования государства, а не только для его престижа. А выхода нет никакого». Чиновники в Москве продолжали дискутировать о том, кто стоял за решением о вторжении. Черняев пришел, как ему казалось, к очевидному ответу: это КГБ воспользовался неспособностью Брежнева к действию и организовал это «преступление» ^{143}.