Серебряные крылья

снижения, и очередь проходит мимо.

Ме-109 выполняет новый заход. Снова подтягиваю лямки, но не хватает сил. Ме-109 приближается

и — вдруг уходит боевым разворотом вправо.

Смотрю вниз: три Як-1 встали в круг и с набором высоты приближаются ко мне. Я машу им рукой.

Они прикрыли мое приземление и ушли.

Упал в воронку с водой, захлебнулся, но, когда поднялся на ноги, вода оказалась по пояс.

Отстегнув парашют, вынул пистолет. Неужели опять попал к немцам?

Примерно в трехстах метрах показались солдаты. Головы без пилоток, автоматы через плечо, что-

то кричат, но что, непонятно... Немцы!

Вложил девятый патрон в патронник, запасную обойму вынул из кобуры, зажал в левой руке.

Солдаты бежали к парашюту, я же сидел в стороне, в кустарнике. Нет, живым не дамся, только бы

побольше успеть выстрелить.

Подбежали первые солдаты, послышалась русская речь. Посмотрел внимательнее — наши!

Выскочил, закричал что-то. Ко мне подбежали, отобрали пистолет и приказали поднять руки вверх.

— Сволочь фашистская! Смотри, как хорошо говорит по-русски.

— Власовец, наверное.

— И петлички голубые, посмотри-ка, младший лейтенант!

Я пытался все объяснить старшему, но он и слушать не хотел.

Обыскали, отобрали документы, разрешили опустить руки. Повели...

Подошли к деревне. Лейтенант задает несколько вопросов, проверяет документы, улыбается.

— Извини, младший лейтенант, приняли за фашиста.

— Ничего, бывает, — отвечаю я. — Но где же немец, он должен где-то рядом упасть.

— Видели, видели, молодец! Поймаем его. А самолет фашистский во-он догорает!

Я посмотрел и увидел дымящиеся обломки «мессершмитта».

Бойцы заговорили, зашумели, предложили закурить. Но я никогда не курил и отказался.

Через двадцать минут я лежал с перебинтованной ногой на кровати посреди избы. На следующий

день нога отекла. Фашист всадил в нее изрядную порцию металла. Санитар не мог извлечь осколки.

Опасался гангрены. Меня переправили в медсанбат, а оттуда в авиационный госпиталь в Монино.

Операция оказалась сравнительно легкой, и меня обещали выписать через месяц.

Получил письмо от Вернигоры, а потом он и сам приехал в госпиталь. Петя рассказал о последних

событиях в полку.

Мовчан исполняет обязанности командира полка. Коробков перешел в другой полк.

— Коробков? Почему? Он же наш ветеран! — удивился я.

Миша Коробков не мог больше оставаться в полку, потому что многие его друзья либо погибли,

либо ушли работать в тыл. Коробкова перевели с повышением — штурманом полка, а к нам вместо него

пришел майор Кривошеев.

Я заметил, что настроение у Петра мрачное.

— Петя, а как твои дела?

— Ты же помнишь, меня сбили второго августа, помнишь? — спросил Вернигора.

И в моем воображении вспыхнули картины минувшего.

То был смелый, отчаянный бой. Вернигора в паре с Володей Шурыгиным ринулись на двенадцать

Ю-88, прикрытых столькими же истребителями. Завертелась воздушная карусель. Вернигора заметил,

что Ме-109 пытаются напасть на его ведомого. Петя оставляет бомбардировщиков и атакует Ме-109.

Очевидно, первой же очередью из пушки он убил летчика, так как самолет медленно, как бы неохотно

перевернулся и в отвесном пикировании врезался в землю. Своевременная атака Вернигоры спасла

Шурыгина. Самолет Володи шел домой всего лишь с тремя пробоинами.

Но Петр увлекся стрельбой и не заметил атакующего его Ме-109. В голове ясно запечатлелись свой

«миг» и промелькнувший совсем рядом желтый кок самолета врага.

Страшный удар потряс самолет и кабину летчика. Петю Вернигору спас парашют.

— А двадцатого мы находились в готовности номер один, — продолжал Петя свой рассказ. —

Приходит шестерка Ме-109 и штурмует аэродром «Болото». Помнишь, что недалеко от Калуги,

Сухиничи? «Миги» в воздух!» — приказал командир дивизии. «Миги» взлетели, хотя трассы вражеских

снарядов ложились рядом. Афонина сбили почти на взлете. Мы с Мовчаном остались парой. Ринулись на

врага. Мовчан сбил одного истребителя и благополучно посадил самолет. Когда же я сваливал самолет на

крыло во время разворота, почувствовал удар и увидел яркую вспышку — самолет горел.

Мы помолчали. Фронтовая обстановка может потребовать от любого командира в любой момент

принять любое решение. «Миги» в воздух», — звучал в моей голове приказ полковника Жукова. А их,

«мигов», было всего три, и над ними кружила шестерка «мессеров». Но что было делать комдиву? Жуков

знал, на какой риск посылает летчиков, но он знал также, что пилоты должны выполнить свой воинский

долг.

Через неделю я был в Ватулино. Боевой работы полк временно не вел: пополнялся летчиками,

материальной частью. За время моего отсутствия погибли Алхимов и Алексеев — лучшие мои

командиры и друзья. Переведены Коробков, Романенко, Чуфаров, уходили из полка Баяндин и комиссар

Мурга.

Ушла дивизия под Сталинград во главе с полковником Жуковым. А наш полк вставили на

Западном фронте. Видимо, потому, что МиГ-3 уже устаревшие самолеты, а под Сталинградом нужно что-

то получше.

Пока полк пополнялся самолетами и личным составом, Рыбалке, Вернигоре, Артемьеву и мне

командир полка разрешил недельный отпуск.

Снова Москва. Иду один по своей любимой улице, и меня, как всегда, охватывает смешанное

чувство грусти и радости. Потому что здесь, на этих перекрестках-переулочках, прошло мое детство и

детство моих друзей. А теперь многих из них нет, и каждый камешек тротуара, каждый уголок дома

напоминает о них.

Я иду туда, где мы с ребятами сажали липы. Ухаживали, поливали и не давали их никому в обиду.

Их осталось только три. Та, что посадил Витя Александров, — погибла... Он погиб, и липа почему-то

засохла...

А моя и Женьки Габеца целы и растут; может быть, простоят долго и увидят конец ненавистной

войны.

Волоколамск

В восьми километрах от Волоколамска рядом с деревней Алферьево на небольшую полевую

площадку произвели посадку летчики нашего 122-го авиационного полка.

После убытия основного состава дивизии под Сталинград в полку произошли большие перемены.

Командиром полка стал подполковник Черепанов Георгий Иванович, командирами эскадрилий —

Вараксин, Цагойко, Гугнин. Мой командир — Цагойко, но большее впечатление производил Вараксин.

Два ордена, блестевшие на тонкой шерстяной гимнастерке, говорили о смелости и славном боевом пути

летчика.

Ранним осенним утром летчиков вызвали на КП штурмового полка. Командный пункт — обычная

изба. Длинный дощатый стол. На нем коптящие лампы, которые с трудом освещают лица пилотов и

карты, развешанные на стене. Ближе к столу командира дивизии сидят штурмовики, дальше истребители,

а некоторые летчики за неимением места примостились даже за печуркой.

Небольшого роста, чем-то напоминающий ушедшего от нас Николаева, новый командир дивизии

полковник Толстиков спокойным, ровным, но твердым голосом отдавал приказ на боевой вылет. Вылет

предстоял серьезный, и Толстиков решил организовать его сам.

— Первыми взлетают штурмовики. Истребители пристраиваются над аэродромом. Ил-2 идут

бреющим, истребители — на четыреста — шестьсот метров выше. Задача: уничтожить самолеты на

аэродроме совхоз «Новое Дугино» с одного захода. Главное — внезапность. Она обеспечивается ранним

вылетом и подходом к аэродрому с запада по лощинам, поймам рек...

Комдив не спеша, толково и умно отвечает на вопросы штурмовиков. Потом все внимательно

слушают, как уточняет маршрут полета ведущий восьмерки — командир эскадрильи Карякин. Старший

лейтенант по карте подробно показывает, где пролетит группа, как она построит заход на цель и

осуществит сбор после атаки. Вася Карякин, кажется, знает каждую складку местности, каждую речку,