Бронированный кулак вермахта

Мой отец, Пауль-Хеннинг фон Меллентин, подполковник артиллерии, был убит на Западном фронте 29 июня 1918 года. Я был третьим сыном. Родители моей матери Орлинды, урожденной фон Вальден-бург, происходят из Силезии и Бранденбурга; ее прадед, принц Август Прусский, был племянником Фридриха Великого. Мать была моей путеводной звездой во время мира и войны; после преждевременной смерти отца она вынесла на своих плечах все бремя воспитания своих трех сыновей. Она скончалась в августе 1950 года, за несколько недель до моего отъезда в Южную Африку.

В Бреслау я учился в реальном училище и по окончании его 1 апреля 1924 года поступил на службу в 7-й кавалерийский полк. Этот полк, стоявший в Бреслау, унаследовал традиции знаменитых Белых Кирасиров императорской армии. Всю жизнь я питал страсть к лошадям, так что свою одиннадцатилетнюю службу в кавалерии вспоминаю как счастливейший период моей жизни. Но первые четыре года моей службы в армии протекали в трудных условиях, потому что в то время требовалось несколько лет, чтобы получить офицерский чин. Я был зачислен рядовым и оставался им восемнадцать месяцев, прежде чем был произведен в капралы. В 1926 году я поступил в пехотную школу в Ордруфе, а затем перешел в кавалерийскую школу в Ганновере, где мы получили очень основательную подготовку в тактике и верховой езде.

1 февраля 1928 года я был произведен в лейтенанты — чин, которым я крайне гордился. В дни, когда численность рейхсвера была ограничена 100 тыс. человек, на всю армию было только 4 тыс. офицерских должностей; отбор на эти должности был очень строгим, потому что главнокомандующий генерал фон Сект решил создать corps d’elite — отборный офицерский корпус. До 1935 года я служил строевым офицером в кавалерийском эскадроне, где в полной мере предавался своему любимому удовольствию — скачкам и стипль-чезу.

2 марта 1932 года я женился на Ингеборг, урожденной фон Аулок, дочери майора фон Аулока и Нонны, урожденной Малькомсс. Дед моей жены в 1868 году эмигрировал в Южную Африку, где его семья прочно обосновалась в Восточной провинции; один из членов семьи даже был сенатором в парламенте Южно-Африканского Союза. Благодаря наследству, полученному моей женой от деда в конце Второй мировой войны, мы получили возможность эмигрировать в Южную Африку, после того как потеряли все свои поместья и имущество в Восточной Германии. У нас два сына и три дочери.

Вначале у меня не было никакого стремления стать штабным офицером, так как я любил полковую жизнь и был вполне счастлив, оставаясь в 7-м кавалерийском полку. К несчастью, мой командир полковник граф С., как и я, питал отвращение к канцелярской работе; поэтому, полагая, что на учениях я обнаружил тактическое чутье, он поручил мне составление всех оперативных документов, которые мы должны были представлять в штаб дивизии. В дивизии мною были довольны, графу тоже нравилась моя работа, и 1 октября 1935 года мне было приказано подать рапорт о приеме в военную академию в Берлине, готовившую офицеров генерального штаба.

Курс обучения в академии продолжался два года. В течение первого года занятия ограничивались масштабом полка, а на втором году нас учили управлять дивизиями и высшими соединениями. Я с грустью вспоминаю академию — это был последний период моей беззаботной офицерской жизни. Лекции читались только по утрам, а после обеда у нас оставалось свободное время для самостоятельных занятий или для более приятного времяпрепровождения. Довоенный

Берлин был привлекательнейшим городом, где было все что угодно: театры, спорт, музыка, светская жизнь.

Осенью 1937 года я окончил военную академию и получил назначение в штаб 3-го корпуса в Берлин. Моим командиром был генерал Витцлебен — впоследствии во время Французской кампании он командовал 1-й армией, был произведен в фельдмаршалы и назначен командующим войсками на Западе, но в январе 1942 года вышел в отставку. Витцлебен играл ведущую роль в заговоре 20 июля 1944 года и был повешен гестапо. Мне было очень приятно служить под командой такого выдающегося военного специалиста, который снискал себе уважение и любовь всего штаба.

Должность третьего офицера штаба Берлинского корпуса потребовала от меня большой работы, связанной с торжественными приемами и военными парадами. Я помогал организовывать различные парады для фюрера, а также церемонии в честь Муссолини и югославского принца-регента Павла. Я всегда бывал очень доволен, когда кончались эти большие имперские парады; все штабные офицеры помнят то чувство облегчения, которое они испытывали, когда парад проходил без задоринки.

Более интересной была моя работа, связанная с контрразведкой и с охраной военных заводов в Берлинском военном округе. В свое время в высших сферах произвел сенсацию некто Сосновский, элегантный польский офицер. Он выдал себя за владельца скаковых конюшен, а затем, завязав знакомства с секретаршами из военного министерства, добыл через них ценные секретные сведения. В мои обязанности входило следить за тем, чтобы подобные случаи больше не повторялись.

В тридцатых годах выдвинулся на первый план вопрос о механизации германской армии. Согласно Версальскому договору, Германии было запрещено вооружать армию современной техникой, нам не разрешалось иметь ни одного танка. Я хорошо помню, как мы, молодые солдаты, обучались на деревянных макетах. В 1930 году наши моторизованные войска состояли из нескольких устаревших разведывательных бронемашин и небольшого числа мотоциклетных рот, но в 1932 году в маневрах приняло участие моторизованное подразделение с макетами танков. Эти маневры, вне всякого сомнения, наглядно показали ту роль, которую предстояло сыграть танкам в современной войне.

Душой всех этих преобразований был полковник Гейнц Гудериан, который в течение нескольких лет занимал пост начальника штаба инспекции автомобильных войск. Принято считать, что германская армия позаимствовала доктрину танковой войны у английских военных теоретиков Лидцел Гарта и генерала Фуллера. Я далек от того, чтобы отрицать влияние их работ, но в то же время факт остается фактом: к 1929 году немецкая теория боевого использования танков опередила английскую и, по существу, соответствовала в основном той доктрине, которую мы с таким успехом применяли во Второй мировой войне. Показательна следующая выдержка из книги генерала Гудериана «Воспоминания солдата»:

«В 1929 году я пришел к убеждению, что танки, действуя самостоятельно или совместно с пехотой, никогда не сумеют добиться решающей роли (sic!). Изучение военной истории, маневры, проводившиеся в Англии, и наш собственный опыт с макетами укрепили мое мнение в том, что танки только тогда сумеют проявить свою полную мощь, когда другие рода войск, на чью поддержку им неизбежно приходится опираться¹, будут иметь одинаковую с ними скорость и проходимость. В соединении, состоящем из всех родов войск, танки должны играть главенствующую роль, а остальные рода войск — действовать в их интересах. Поэтому необходимо не вводить танки в состав пехотных дивизий, а создавать танковые дивизии, которые включали бы все рода войск, обеспечивающие эффективность действий танков».

Эта теория Гудериана послужила основой для создания немецких танковых армий. Находятся люди, которые глумятся над военной теорией и с презрением отзываются о «кабинетных стратегах», однако история последних двадцати лет показала жизненную необходимость ясного мышления и дальновидного планирования. Само собой разумеется, что теоретик должен быть тесно связан с реальной действительностью (блестящим примером этого является Гудериан), но без предварительной теоретической разработки всякое практическое начинание в конечном счете потерпит неудачу.

Английские специалисты, правда, понимали, что танкам предстоит сыграть большую роль в войнах будущего — это предвещали сражения под Камбре и Амьеном^{2 3}, — но они недостаточно подчеркивали необходимость взаимодействия всех родов войск в рамках танковой дивизии.