С Корниловским конным

Моя рослая кобылица Ольга, гораздо сильнее казачьих лошадей и к тому же совершенно без вьюка на седле, — она неслась впереди всех, просто по признаку превосходства своей физической силы, но отнюдь не от храбрости своего седока. За мной скакал мой помощник, скромный есаул Марков. За ним ординарцы. Потом есаул Твердый со своей сотней. Дальше есаул Друшляков с незамаевцами и калниболотцами своей сотни. Двенадцать полковых пулеметов на линейках есаула Мартыненко, растянувшись в длину, вперемежку со своими урядниками и нумерными казаками, — также неслись в конную атаку, усиливая наглядно, численно, боевую мощь полка. Блеск выхваченных из ножен шашек — окрылил всех. Все были во власти бешеной стихии атаки... Впереди была победа или, для некоторых, смерть. И при неудаче — остановиться, повернуть назад, скрыться — было уже нельзя...

Красные цепи остановились и стоя открыли жестокий огонь по казакам. Такого огня я не ощущал, не видел ни в Великой войне на Турецком фронте, ни в гражданской.

Здесь — словно разверзлась пасть зверя, и он своим предсмертным рычанием выплюнул на нас все свое смертоносное зло и яд в две тысячи с лишним винтовок и свыше десятка пулеметов. Мне казалось, что разверзлось небо, и весь запас свинца лился именно на нас. Но мы неслись вперед... Слышал я позади себя короткий возглас-стон тяжело раненного есаула Твердого. По разрозненному строю пронеслось еще несколько стонов тяжело раненных казаков. Видел я мельком, как на нашем левом фланге 5-я и 6-я сотни с блеском шашек рванулись вперед, во фланг красной пехоте и как командир 6-й сотни хорунжий Яковенко, выделившись вперед далеко от казаков на своем прытком гнедом кабардинце — свалился неожиданно с коня. Что-то дернуло меня в левое плечо. Потом общий блеск шашек в воздухе, неистовые клики победного «ура!» и потом... потом как-то все смешалось и... смолкло. Словно кто дохнул, — затушил свечу. Красноармейцы бросили винтовки на землю и подняли вверх руки...

Вся атака продолжалась столько времени, сколько потребовалось для преодоления карьером расстояния в пятьсот шагов.

Правее нас, полным карьером, удирали на запад все конные красных, силой до 150 человек. Преследовать их было и некогда, и некому. Казаки, разбросавшись в этой массе красных солдат, в десять раз превышающих их численность, гнали группы пленных на восток, стараясь как можно быстрее оттеснить их от брошенных на землю винтовок. Некоторые казаки отбирали у пленных кошельки...

Со штабом полка я врезался (случайно) прямо в четыре полевые орудия, брошенные на дороге «без упряжки». Уносы пушек, сбросив сбрую, ускакали вместе с конницей и комиссарами, т. е. ускакало 12 пар артиллерийских лошадей. Бой окончен. Красноармейцы изолированы от своих винтовок, но неожиданности всегда могут быть. Надо как можно скорее привести в порядок полк.

«Соберитеся, всадники ратные...» — запела сигнальная труба, и сотни, на широких рысях, стекались к победному полковому флагу войскового цвета, на котором по диагона-

ли сверху вниз, от древка легла широкая черная траурная полоса в одну треть ширины флага. На ее черном фоне при колыхании свежего весеннего утреннего ветерка красноармейцы могли прочесть слово, написанное крупными белыми буквами, — «КОРНИЛОВСКИЙ». Флаг развевался на высоком древке, поверх которого колыхался пышный черный конский хвост как эмблема легкой казачьей конницы.

Пулеметчик, хорунжий Семен Дзюба, летит к полку на пулеметной тачанке красных, запряженной тремя дивными караковыми, донской породы лошадьми в богатой сбруе «в бляхах», явно парадный выезд какого-то донского богача-коннозаводчика. Он веселый, радостный, сам сидит на козлах, привычно упираясь на вожжи своими сильными руками. Рыжий, крупный, некрасивый, добряк и храбрец — он смотрит на меня, улыбается, и глаза его говорят мне: «Смотри, что достал я для полка сам!»

Было тихо кругом, словно и не было атаки. Перед выстраивающимся полком стояли новенькие четыре полевых орудия и тринадцать пулеметов на тачанках, в запряжке по три дивных лошади, словно приготовленные для свадебного путешествия.

Я быстро рассматриваю пушки и упряжь для «уносов» (унос — не менее одной пары лошадей для запряжки в орудие). Сбруя для упряжки артиллерийских лошадей была мной еще не виденная. Это были широкого сыромятного ремня «немецкие шлеи», через которые, по сторонам, вместо постромок — проходила сплошная цепь на три пары лошадей в упряжке для орудия. Легкая и удобная упряжь. Поэтому ездовые артиллеристы, расцепив «шлеи», сразу же сбросили Их с лошадей и... ускакали. На лафетах и на зарядных ящиках много солдатских парусиновых сумок защитного цвета. Они набиты чем-то, как бы спресованным. Казаки подумали, что это деньги. Быстро разрезали их шашками, но оказалось, это были много сотен пар красных погон с белой выпушкой по краям. Зачем они возили «подгоны белогвардейцев» — мы так и не узнали, да и некогда было расспрашивать пленных, так как издали показался генерал Бабиев, шедший к полку легким наметом.

— Корниловский полк... сми-ир-но!. Гос-спода оф-фи-цер-ры! — командую ему и лечу с рапортом, докладывать о трофеях полка и о потерях в офицерском составе.

Наповал, в грудь, почти в упор — убит храбрый командир 6-й сотни хорунжий Яковенко и тяжело ранен в левую руку, продольно от кисти до локтя, с раздроблением кости, командир 1-й сотни есаул Твердый. Мне особенно жаль было хорунжего Яковенко. Он был уже пожилой человек, мобилизованный на Великую войну со льготы — наш старый кавказец. Широкоплечий, скуластый, определенно храбрый, всегда впереди казаков — он был тихий, скромный и послушный. И как бы стеснялся меня, старшего офицера-кавказца, боясь уронить себя. Среди казаков заметно, что офицеры и казаки одного и того же отдела — чувствуют себя ближе друг к другу. Так вот было у меня и с хорунжим Яковенко.

— Спасибо, орлы, за победоносную атаку! — громко выкрикнул Бабиев, подскакав к полку и остановив своего коня. Он был один, без штаба. Штаб, видимо, уже подсчитывал число пленных.

Поблагодарил полк, а сам, как мне показалось, как-то недоброжелательно и ревниво посмотрел на трофеи. И не взглянул на меня, и ни слова командиру тех, кто это сделал... Я был удивлен и обижен. «Что с ним? — думаю я. — Боевая ревность? Что это не он вел полк?»

И в довершение всего этого, словно чтобы полк не участвовал в приятном осознании своей победы, — он резко, досадливо приказывает мне с полком преследовать отскочившую на северо-запад конницу красных, численностью приблизительно в 150 коней — видимо, «дивизийную конницу» ординарцев, комиссаров и 12 пар уносов от орудий, которая далеко была на горизонте и была, конечно, небоеспособна.

1-я и 6-я сотни вернулись после боя без своих сотенных командиров. Чувствовались сильные потери в конском составе, так как полк, как-то очень заметно, поредел. Потом уже подсчитали, что из строя выбыло убитыми и ранеными до 50 казаков и до четверти состава лошадей. Для полка в двести с

лишним шашек в строю, без пулеметной команды — это были очень большие потери.

Собрав все сотни и тут же назначив новых командиров сотен вместо выбывших из строя, — широкой рысью двинулся на северо-запад, оставив Бабиеву подсчитывать трофеи полка и чинить суд и расправу. Кроме тринадцати пулеметов, захваченных в этой атаке, все трофеи полка были оставлены на месте, и каковы они были — мы потом и не поинтересовались. В Корниловском полку была гордая чистота. И после двух атак на Маныче, где была захвачена пехота красных, — полк продолжал скакать вперед, даже и не поинтересовавшись точной численностью пленных. Но полк был счастлив тем, что имел теперь 25 действующих пулеметов и массу патронов к ним и к винтовкам. Опытный и распорядительный начальник пулеметной команды есаул Мартыненко сразу же нашел в сотнях необходимых казаков к ним, и командиры сотен с удовольствием отпустили своих казаков к нему.

Пройдя на запад версты две, полк уперся в топкую заводь, через которую пролегала узкая земляная гребелька для движения в один конь, да и та развалившаяся. Дальше тянулась водяная полынья «озеро Голое». Спешенная конная группа, переправившись здесь, заняла ближайшие бугорки. Я нашел, что незачем полку переправляться, нести ненужные потери, так как к вечеру красные все равно уйдут дальше. Да и казакам надо дать отдых. Одна спешенная сотня вела с ними совершенно незначительную перестрелку, а остальные сотни, расбросавшись, — в поводу пасли своих лошадей подножным кормом. Казаки же закусывали тем, что у кого было в сумах. Надо было подсчитать потери после столь кровавой атаки. К тому же — всем приятно было быть вдали от глаз высшего начальства и отдохнуть после ночного похода и бессонной ночи.