Первая мировая: война, которой могло не быть

В общем, эрцгерцогу никто не симпатизировал, кроме жены и детей (любовь была взаимной), некоторых приближённых и кайзера Вильгельма — единственного друга среди равных. Оценки его личности при кажущейся противоположности, по сути, не противоречат друг другу. В зависимости от симпатий и антипатий одного и того же человека можно назвать «консерватором» или «реакционером», «набожным» или «фанатиком», «решительным» или «грубым», «замкнутым» или «угрюмым», «воином» или «солдафоном», упрекнуть в нелюбви к музыке или вспомнить о знаменитых розариях в имении Конопишт. Так и вышло. Посвятивший жизнь военной службе (особое внимание он уделял флоту) и семье, эрцгерцог мало участвовал в государственных делах, к которым его никто не стремился привлекать — ни венценосный дядя, придворные которого откровенно третировали жену наследника, ни министры иностранных дел Эренталь и Берхтольд, ни начальник генштаба Гётцендорф. После серии неудачных покушений на него в начале 1910-х гг. этот суеверный человек, у которого периодически обострялся туберкулёзный процесс, испытывал недоверие к окружающим и впал в глубокую депрессию. Очевидцы утверждали, что в последние дни эрцгерцог предчувствовал свою смерть, но тут мы вступаем в сферу «тонких материй», которые не проверить методами исторического исследования.

Ясно, что австрийские руководители не симпатизировали Сербии, но хотели ли они войны с ней до сараевского убийства? Наиболее определённо высказался сам Франц-Фердинанд: «Война с Россией станет концом для нас. Если мы что-либо предпримем против Сербии, Россия поддержит её, и мы получим войну с Россией. Стоит ли австрийскому императору и русскому царю сбрасывать друг друга с тронов и открывать дорогу революции?» Франц-Иосиф не хотел омрачать последние годы своего царствования. Генералы рвались в бой, что видно из дневников и памятных записок начальника генштаба. Главы МИД войны не страшились, но и не спешили поддаваться на уговоры военных. Вена, предупреждал британский посол Картрайт в мае 1913 г., «не может допустить никакого раздробления своих провинций, не рискуя тем, что рухнет всё здание». Как отметил его соотечественник Гуч, «после аннексии Боснии единственной целью австрийских государственных мужей было удержать имевшееся. Больше всего их беспокоили враждебность Сербии и поддержка Россией пансербских устремлений».

Убийство эрцгерцога радикально изменило ситуацию. «Во внутренней жизни монархии, — писал Сазонову посол в Вене Николай Шебеко, — с исчезновением личности покойного наследника, несомненно, рушится целое здание, хотя не вполне известное и, может быть, неустойчивое, тем не менее несомненно существовавшее, и около которого до некоторой степени группировались элементы, сознающие, что так дальше идти нельзя и что только полная перемена курса внутренней политики может спасти австро-венгерскую монархию от гибели в более или менее близком будущем». Посол делал вывод, что Франц-Фердинанд «являлся сторонником активной политики, требующей выяснения существующих неопределённых положений и разрешения спорных вопросов, если не мирным путём, то при помощи сильной армии и флота». Сейчас это может восприниматься как характеристика законченного милитариста, но в те годы её можно было применить к любому европейскому правителю, обладавшему хоть какими-то вооружёнными силами.

Узнав о трагедии, министр иностранных дел Берхтольд воскликнул: «Наконец-то мы расправимся с Сербией!» В подобном тоне высказывался в те дни не он один, но можно ли сделать из этого однозначный вывод об агрессивности устремлений Австрии? Полагаю, что картина намного сложнее.

Убийство наследника престола было слишком дерзким вызовом, чтобы «не заметить» его и не отреагировать.

«Проглотить» подобное оскорбление — значило расписаться в собственной беспомощности и поощрить сепаратистов. «Выступление против Сербии, — сделал вывод Фей, — было с точки зрения Австрии единственным шагом, который мог обеспечить ей дальнейшее существование как государству». Принцип и его товарищи в результате аннексии стали подданными Австро-Венгрии, так что случившееся формально было внутренним делом двуединой монархии. Однако они сразу после ареста заявили о себе как о борцах за общеславянское дело, да и «сербские интриги» в Боснии и Герцеговине были секретом Полишинеля. Вена решила действовать, понимая, что «надо что-то делать». Именно такими словами мемуаристы позже определяли настроение” царившее в правящих кругах страны.

7 июля объединённый совет министров обсуждал возможность войны с Сербией. Берхтольд доложил Францу-Иосифу, что все участники, кроме венгерского премьера Тиссы, «разделяли защищаемый нами (Берхтольдом. — В. М.) взгляд, что нынешний повод должен быть использован для военных действий против Сербии, так как наше положение может лишь ухудшиться от длительного выжидания… Граф Тисса защищал ту точку зрения, что военные мероприятия против Сербии могут иметь место только в том случае, если предварительно не удастся привести Сербию к покорности дипломатическим путём. Граф Тисса опасается, что в настоящее время мы, в случае войны, должны будем иметь дело также и с друзьями и союзниками Сербии на Балканах».

Эти разногласия вкупе с необходимостью закончить следствие привели к тому, что только 23 июля, почти через четыре недели (!) после убийства, Австро-Венгрия представила Белграду ультиматум, которого с тревогой ожидали европейские политики. Некоторые его положения стали известны уже в середине месяца: Вена намеревалась потребовать официального осуждения правительством пансербской пропаганды, проведения следствия в самой Сербии с участием австрийского чиновника и наказания виновных. Рассмотрим итоговый вариант документа, считающегося одной из главных причин войны, подробно, чтобы ничего не упустить.

Напомнив, что декларацией от 31 марта 1909 г. Белград обязался поддерживать с Веной добрососедские отношения, нота констатировала «существование в Сербии революционного движения, имеющего целью отторгнуть от Австро-Венгерской монархии некоторые части её территории» и то, что «сербское правительство не приняло никаких мер, чтобы подавить это движение». «Оно допускало, — говорилось далее, — преступную деятельность различных обществ и организаций, направленную против монархии, распущенный тон в печати, прославление виновников покушения, участие офицеров и чиновников в революционных выступлениях, вредную пропаганду в учебных заведениях; наконец, оно допускало все манифестации, которые могли возбудить в сербском населении ненависть к монархии и презрение к её установлениям». Следует признать, что это были не пустые слова: к ноте прилагались выводы следствия, которое установило многие факты, приведённые в предыдущей главе. Многие — но не все!

Чего хотела Вена? Прежде всего, официального заявления сербского правительства (текст прилагался!) с осуждением антиавстрийской пропаганды, сожалением о её «прискорбных последствиях» и об участии в ней офицеров и чиновников, которые предупреждались о недопустимости этого под угрозой «самых суровых мер». Иными словами, Белграду давалась возможность отмежеваться от «Народной одбраны». Далее следовали ещё десять требований, которые я приведу с сокращением некоторых деталей:

«1) Не допускать никакие публикации, возбуждающие ненависть и презрение к монархии и проникнутые общей тенденцией, направленной против её территориальной неприкосновенности.

2) Немедленно закрыть общество, называемое «Народна одбрана», конфисковать все средства пропаганды этого общества и принять те же меры против других обществ и организаций в Сербии, занимающихся пропагандой против Австро-Венгерской монархии. Королевское правительство примет необходимые меры, чтобы распущенные им общества не могли продолжать свою деятельность под другим названием или в другой форме.