Сатанизм для интеллигенции

«Смотрите на вещи шире! Не связывайте себя какой-то одной определенной позицией по этому вопросу». Плюрализм из общества должен перекочевать в каждую отдельную голову – каждый человек должен верить сразу в несколько богов. В. Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент «утром верит в Ницше, в обед – в Маркса, и вечером – в Христа». Честертоном подобная «широта взглядов» высмеивалась в образе Ричарда Уайта, который «недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание» 908.

О приходе лже-христианского призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: «Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще». Именно эта форма «какой-нибудь» религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно найти школьную учительницу или журналистку, которая не заявляла бы о себе, что она нашла путь скрестить «духовность православия» с «духовной мудростью Востока». Неколебимая уверенность советских «образованцев» в том, что всякая «духовность» – благо, внесет свою лепту в торжество «эры Водолея»…

Такая религия внутреннего плюрализма, религиозной всеядности и духовного безвкусия и станет общеобязательной религией будущего. В демократическом обществе, как известно, по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может. Но ведь в том-то и дело, что можно уважать и ценить чужие верования, но быть можно только самим собой.

Тем не менее, жизнь без убеждений (по диагнозу К. Г. Юнга, такая жизнь как раз и порождает шизофрению) будет считаться нормой. Человек же, имеющий религиозные убеждения и не готовый их менять с каждым новым газетным выпуском или при встрече с каждым новым собеседником, будет рассматриваться как угроза для общественного порядка. При этом, конечно, будет считаться, что здоровым и нормальным состоянием является всеверие, тогда как исключительная верность Евангелию будет диагностироваться как одержимость «сверхценной идеей». Соответственно, такой «одержимый» Евангелием человек будет рассматриваться как источник агрессии. Что ж, опыт ХХ века позволяет и здесь сказать, чем все это кончится. В романе Г. К. Честертона «Шар и крест» Антихрист, воцарившийся в мире, «провел свой законопроект. Теперь организована медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой полисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нормальности» 909.

Не теософские ли братства будут выдавать эти «справки о нормальности»?

Энтузиазм самих создателей теософского движения уйдет, а их последователи, поставляющие на широкую организаторскую ногу синкретическую церковь, вспомнят, что в заветах матерей-основательниц были указания на то, как важно единство и единомыслие. Получив влияние на формирование государственной образовательной, культурной и религиозной и информационной политики, они пояснят как гражданам, так и начальникам, что только веротерпимая и всеединящая, в меру патриотическая, но и вполне универсалистская система теософии имеет право на бытие в современном обществе.

«Средневековые пережитки» могут быть терпимы лишь в том случае, если они не претендуют на исключительность, на обладание истиной. Конечно, каждый имеет право молиться и веровать как он пожелает… Но публично высказывать свое несогласие с ясно выраженным общественным стремлением к религиозному всеединству все же нельзя. Верь как хочешь – но с другими верами в полемику не вступай. Точнее, даже полемику вести можно – но только с позиций плюрализма, только для того, чтобы понудить еще одну группку фанатиков (кришнаитов там или старообрядцев) расширить свое сознание и отвергнуть те догмы их вероучения, которые могут провоцировать религиозные разделения в обществе.

Поэтому именно отношение к веротерпимому синкретизму и должно стать единственным критерием общественной и государственной религиозной политики. Если какая-то религиозная группа не демонстрирует энтузиазма по поводу совершающегося общерелигиозного «синтеза» – государство найдет способы продемонстрировать свое неудовольствие этой группой. Те религиозные движения, которые будут продолжать проповедовать собственную национальную или религиозную исключительность, будут понуждаемы к принятию более демократичной, более мягкой позиции. Мир в человецех есть высшая ценность, и дабы не допустить войны, придется развернуть такую борьбу за межрелигиозный мир, что от некоторых конфессий камня на камне не останется… «Мы должны бороться против разъединения» 910.

Уже сейчас несложно разглядеть посланцев будущего – людей, живущих с сознанием, которое станет массовым и господствующим в некотором будущем веке, в веке Антихриста… «Как Вы можете оценить современную религиозную ситуацию в России?» – спрашивают, например, у Г. Рормозера, бывшего советника Й. Штрауса. В ответ мы слышим, что г-н советник более всего обеспокоен возрождением Церкви в России: «Кое-что мне бросилось в глаза. В последние два года на экране телевизоров мы видим изображения, вызывающие на Западе, и прежде всего в Германии, чувство растерянности. Для нас немыслимо, чтобы в таком большом городе как Санкт-Петербург, десятки и даже сотни тысяч людей со свечами в руках маршировали вслед за патриархом… Многое будет зависеть от того, сможет ли ортодоксальная церковь действительно восстановить и утвердить свое исключительное и монопольное правопритязание. Если сможет, то это приведет к роковым последствиям» 911.

А вот еще один кликуша Антихриста: «На сегодня религиозный ренессанс – самая страшная и неоцененная опасность из тех глобальных опасностей, что нас подстерегают… Собственно в этом и состоит роль религии в истории, она канализирует агрессию, направляет ее» 912. Из слов достопочтенного психоаналитика следует, что религия имеет дело только с агрессией, и агрессия в человеке исчезнет, если ее направить против самой религии… И даже опыт советской агрессии против религии ничему не научил «эксперта». Похоже, его личная ненависть к Евангелию столь велика, что позволяет не замечать очевидного.

Такое будущее уже было. Языческая империя готова была включить Христа в свой официальный «пантеон» – наравне с богами и божками других племен (и статуя Христа действительно в конце III века появляется на некоторое время в римском Пантеоне). Но христиан не устраивал такой компромисс. Они отказались от участия в государственных религиозных церемониях. В частности – отказались от воздания божеских почестей императорам. Отказ от религиозного «плюрализма» оказался наказуем: Империя вступила в трехсотлетнюю борьбу с Церковью.

Христианство победило. Но прошли века. И незаметно все опять начало меняться. Годами и столетиями труд многих «субъектов исторического процесса» приближал момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена – и произойдет она так, что будет уже почти незаметной…

«Ведьмы, Ваше Высочество, всегда хотят одного и того же, но в разные столетия они действуют по-разному», – говорит доброе существо, названное «кваклем» в «Серебряном кресле» К. С. Льюиса. А в «Письмах Баламута» другой персонаж Льюиса – богатый опытом бес говорит о тактике этих действий: «Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность в настоящий момент меньше всего, и направляем его одобрение на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителями во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так мы вводим в моду порицание энтузиазма как раз в то время, когда у людей преобладает теплохладность и привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем „эмоциями“, мода направлена уже против элементарной „разумности“. А когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм».