Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Эти сообщения сведений приходскими священниками в консистории стали формально обязательными с «именного приказа Петра I 1716 г., требовавшего обязательной исповеди "повсягодно". Приходским священникам вменялось в обязанность подавать "именные росписи" о не бывших на исповеди. <…> Императрица Анна Ивановна требовала от Синода "наикрепчаише" следить, чтобы исповеди проводились с 7-летнего возраста, "а пренебрегатели" штрафовались и "потаенные же раскольники под укрывательством более быть не могли…". Сенат и Синод "согласно" решили ввести для контроля за населением "росписи по чинам и домам", в которых точно учитывать "небытчиков" по всем сословиям: военных, посадских, дворовых, государственных крестьян, включая и духовенство, среди которых тоже было немало "пренебрегателей" исповеди. За 21 год (с 1716 по 1737) правительство 5 раз возвращалось к вопросам исповедального учета, что говорит о его Отого вопроса> политической важности. Отказ от исповеди и причастия в официальной церкви был массовым в среде семейского <старообрядческого> населения Забайкалья. <…Там> доля игнорировавших основное "духовное действо" христианской <Синодальной> церкви <…> в 1831–1835 гг. достигла более 75 %, а в 1836–1850 гг. колебалась в пределах 40–62 %.» [65, с. 204–206). Столь резкое уменьшение количества явных старообрядцев и склонных к старообрядчеству, в том числе и клириков государственной Церкви, «уклоняющихся» от Ее таинств, объясняется жестокими дисциплинарными мерами, принятыми правительством, чтобы ликвидировать это «уклонение» именно в 1835-1850-х годах по воле имп. Николая I. Нужно добавить, что согласно указу Сената от 8.2.1716 «священник, отказавшийся доносить на прихожан, подвергался штрафу, а потом "за то извержен будет священства"» [110, с.341]. Указы не писались без реальной нужды, следовательно, такие священники были.

Свойственное старообрядцам критическое отношение ко всему, и, в том числе, к качеству книги, предъявляло строгие требования к работе переписчиков, и делало старообрядцев читателями не только грамотными, но и толковыми и вдумчивыми. Критичность и внимание к тексту выразились, в частности, тем, что переписчики-«старообрядцы стали указывать в сделанных ими копиях на авторитетный оригинал: "писано с руки протопопа Аввакума" и др.» [60, с. 39], то есть с автографа. Столь высоко они «ценили» гарантию верности текста.

Не удивительно, поэтому, что в старообрядческой среде выросли и воспитались такие выдающиеся исследователи древности, как Андрей Денисов. В его «Поморских ответах» дана (в 1722 г.) столь полная и обоснованная критика «Никоновых» новшеств, что доныне на нее нечего по существу большинства спорных вопросов возразить, и православные полемисты, чтобы продолжать дискуссию, вынуждены были переносить ее в другую плоскость — дисциплинарную. Впервые в русской литературе А.Денисов подверг подложные документы — «Деяния собора на Мартина еретика армянина» и «Требник митр. Феогноста» («составленный известным типографом петровскаго времени Ф. Поликарповым-Орловым» [6, «Феогност»]) — историко-филологическому и палеографическому анализу, и убедительно доказал их фальсифицированность. Замечательно, что он — самый, вероятно, эрудированный в России своего времени историк и филолог — был и знатоком горного дела, и консультировал по этому вопросу имп. Петра I. Тут можно было бы перечислить десятки смелых и оригинальных (хотя, сказать объективно, очень узких, концентрировавших немалые писательские таланты и умственные усилия на очень узком фронте проблем, что вполне естественно в их нелегальном или полу-нелегальном положении) мыслителей — старообрядцев, а также десятки лучших в России книгописных, иконописных, серебряных и медных, чеканных и литейных мастерских и т. д., но все это явно выйдет слишком далеко за границы моей темы.

Отмечу только, что, если это требовалось для полемики против «Никоновой» реформы, старообрядцы иногда использовали западные литературные источники раньше, чем их противники. Так, «можно предполагать, что первый русский перевод "Деяний церковных" <кардинала Цезаря Барония… >, выполненный <…> в 1678 г., явился <…> реакцией официальной церкви на активную пропаганду старообрядцами своего учения, сопровождаемого ссылками на труд римского кардинала. <…> Старообрядцы познакомились с книгой Цезаря Барония значительно раньше. <…> В "Выписках" Аввакума «<составленных не позднее 1664 г.> есть несколько вольных цитат из "Деяний" Барония» [60, с. 101–102]. Аввакум, не знавший, конечно, польского языка настолько, чтобы читать польский перевод Деяний, выполненный Петром Скаргой и изданный в Кракове в 1603 г., пользовался его западно-русским (судя по наличию в цитатах нескольких украинизмов) переводом [60, с. 103].

е) Необходимостью старообрядцам, в том числе мiрянам, постоянно защищаться от нажима со стороны миссионерствующего православного духовенства и профессиональных миссионеров (получивших соответствующее специальное образование и получавших соответствующее годовое жалование, подогревавшее их полемическое рвение). Для этого было нужно много читать, много знать, и умело выражать свои мысли и пользоваться знаниями; последнее возможно только при высоком общем уровне книжной культуры. Нужно было много читать не только Св. Писание и сочинения древних авторов и основателей старообрядчества, но и труды своих современников — как единомышленников, так и противников; противников — и «никониан», и старообрядческих начетчиков других согласий.

Противники-«никониане» печатали свои творения большими тиражами в технически превосходных государственных типографиях за государственный счет, и до миссионеров эти (необходимые им для успешного полемизирования) творения заботливо, быстро и гарантированно доносила государственная почта, а вот сочинения старообрядческих начетчиков необходимо было тайно стократно тщательно переписывать и тайно рассылать по всей России, что и делалось; это было возможно только при очень высоком уровне общей культуры и любви и уважения к «своей» книге.

Было и несколько тайных старообрядческих типографий, печатавших книги невысокого качества, нерегулярно и небольшими тиражами. «Многие <то есть книги> из них исчезли совершенно, другие сделались величайшей библиографической редкостью, так как тщательно уничтожались светскою и церковною властью» [64, с. 196]. Уничтожались, конечно, со скидкой иа всепроникающую коррупцию; благодаря ей кое-что и сохранилось. Книги, напечатанные в тайных типографиях имеют, как правило, ложное подписание: «напечатана в типографии Почаевской». Но их плохие шрифты и набор и даже невысокая грамотность столь явно отличаются от шрифтов, набора и языка книг, действительно напечатанных в Почаеве, Гродно, Вильне и других западно-русских городах в конце XVIII в., что эта наивная и беспомощная фальсификация не может ввести в заблуждение сколько-нибудь опытного читателя. Тем более она не могла обмануть сотрудников полиции, имевших некоторый опыт розыска тайных книгописных и книгопечатных мастерских.

Тайная противозаконная рассылка старообрядческих рукописных и печатных книг была возможна только благодаря интенсивной старообрядческой торговле разнообразными товарами, внутрь которых могли быть помещены и таким образом перевезены на большое расстояние эти книги (целиком или по листам, в расчете на переплетение получателями — свои переплетчики были везде, а отдавать святую книгу (запрещенную государством) в руки «чужого» переплетчика было неприятно и опасно). Купцы-старообрядцы были трегубо полезны своим единоверцам! — своим богатством, нередко выручавшим старообрядцев в трудных ситуациях, своей благотворительностью и своими «почтовыми услугами» (о которых, вероятно, знал и имп. Николай I, чем и объясняется, отчасти, его репрессивное против них ожесточение). Например, книга весом в 2–3 кг прекрасно могла доехать от Астрахани до С-Петербурга внутри рулона китайского шелка или мешка с зерном или бревна с выдолбленной серединой и т. п.; 10–30 листов могли быть вложены искусным плотником в дно бочки с вином или маслом. Само собой ясно, что торговля шелком, лесом, зерном, вином или маслом с такими «нагрузками» была, с одной стороны, смертельно опасна, а с другой — способствовала развитию коррупции в полиции. Вот только один пример: «Елена Ивановна <Громова>, беззаветно преданная расколу <…>, первая по богатству из петербургских старообрядок <…>, не забывала щедрыми подаяниями ни скитов, ни монастырей, ни иноков и попов, снабжая их не только деньгами, иконами и разною церковного утварью, но даже и до-никоновскими антиминсами, которые добывала за деньги известным ей путем из кафедральных ризниц и пересылала куда следовало в переплетных досках какой-нибудь книги самаго невиннаго содержания» [102, с. 278]. То есть, тонкий сложенный во много раз антиминс вкладывался в тайничок внутри деревянной доски переплета «книги самаго невиннаго содержания». То есть, внутри переплетной доски «никонианской» богослужебной книги, так как светские книги во времена Е.И. Громовой переплетались уже не в доски, а в картонные крышки. Старообрядцы противозаконно, со страшной опасностью для себя, покупали до-никоновские антиминсы в «никонианских» кафедральных ризницах и противозаконно, со страшной опасностью для себя, пересылали их в тайниках в переплетных досках «никонианских» богослужебных книг туда, где предполагали совершать литургию — одна из замечательных картинок старообрядческой жизни в XVIII–XIX вв.