Раскол русской Церкви в середине XVII в.

(Может показаться (но лишь на первый взгляд), что расслоение высшего класса русского читающего общества на франкоговорящую и немецкоговорящую часть — факт незначительный. На деле же после судьбоносного для России 1892-го года, когда была заключена секретная русско-французская военная конвенция и огромный тяжелый «корабль» — Россия стал медленно, но верно разворачиваться лицом к новому союзнику — Франции (этот разворот продолжился до 1914 г. и завершился тем, что и планировали все французские правительства — вступлением России в союзе с Францией в долгожданную войну против Германии), некоторое значение имело количество русских интеллигентных людей, связанных с Германией и их влияние на русскую политику. То и другое, если было бы достаточно велико, могло бы предотвратить вхождение России в Антанту, мировую войну и русскую кататрофу. Но то и другое оказалось недостаточным и случилось то, что случилось).

Как похоже «расчетверение» на «четвертование»! — это сходство очень выразительно; нелегкими и даже, можно сказать, жестокими стали после середины XVII в. судьбы русской культуры. Одна из причин этого — «Никоновы» реформы.

Менее важным, но более, так сказать, оригинальным следствием этого наводнения России поддельными или полученными за взятки документами о православии их владельцев стала полная невозможность определить подлинную численность старообрядцев на их родине (в отличие от их численности за ее рубежами, где им были не нужны фальшивки и где, поэтому, и не было фальшивок), и даже более — невозможность точно определить, кто есть старообрядец. Сказав «наводнение», я не преувеличил: при том, что открытых, легальных, числящихся старообрядцами старообрядцев в России было, конечно, мало, и они не нуждались в фальшивых документах, так как не скрывали своей веры, терпя за это различные по эпохам и царствованиям утеснения, старообрядцев тайных, скрывающих свою веру и покупающих или изготавливающих фальшивые документы, свидетельствующие их синодальное православие, было очень много — миллионы. Об определении признаков русского старообрядца и о численности русских старообрядцев немало спорили историки, политики, чиновники и статистики XVIII, XIX и XX вв.

Неопределенность в вопросе: кто есть старообрядец? — видна, например, в таком эпизоде (из статьи Н.Н.Оглоблина «Из Ветлужских впечатлений»): «Старики и старухи, родившиеся в господствующей церкви и всю жизнь к ней принадлежавшие, перед смертью нередко переходят вдруг в старую веру, говоря: "теперь пришла пора спасаться"… Церковь их не удовлетворяет, а нелюбовь к духовенству <…> облегчает полный разрыв с церковью в решительный момент» [51, июль 1915, с. 158]. Кем считать, к кому причислить этих «стариков и старух»? Отмечу, что такая статья могла быть опубликована в светской печати только после 1905 г. Некоторые из попыток определить численность старообрядцев в России очень интересны; так, вышеупомянутый еп. «Питирим в 1722 г. сообщал, что в его насчитывавшей всего лишь 437000 жителей епархии около 200000 раскольников» [25, с. 365]; при имп. Елизавете Петровне специальная комиссия нашла на русском Севере в 51 приходе 52.000 старообрядцев; замечательный старообрядческий историк и полемист Павел Любопытный (1772–1848) писал, что в его время в Петербурге, небольшом тогда городе, жило 12.000 старообрядцев; в 1833 г. их насчитали в России 7 000 000, в 1840-х гг. — 9 000 000, в 1859 г. — 9 300 000, в 1868 г. — 10 295 000; в начале XX в. высчитали, что в 1855 г. их было (при общем количестве «православных великороссов» — 32 000 000) 15 000 000, т. е. почти половина, «к началу XX века — даже до 20 000 000. <…> Многие представители православной церкви упорно оспаривали эти цифры» [25, с. 366–367]. «Во второй половине XIX века такой знаток вопроса, как П.И. Мельников (Андрей Печерский, сам бывший в молодости чиновником — специалистом по старообрядчеству) полагал, что они составляли около трети всего великорусского населения» [25, с.356]. «Оспаривать эти цифры» было и есть возможно именно из-за неопределенности в те эпохи понятия «старообрядец».

«Определить точно число раскольников в XVIII веке совершенно невозможно. Главная масса раскольников оффициально объявляла себя православными; другие избегали всякой прописки, так что раскол развивался и рос численно тайно от правительственных взоров. В середине XIX века в статистическом изследовании России, произведенном офицерами генеральнаго штаба (с проф. ген. Обручевым во главе), оффициальное число раскольников было указано в 806 тысяч при 56-ти миллионах православнаго населения. Но в самом "Сборнике" Обручева поясняется, что это число не соответствует действительности и что действительное число раскольников не менее 8 миллионов, т. е. 15 % населения. В конце XVIII века этот процент не был вероятно ниже. Во всяком случае можно сказать, что в эту эпоху все. что было живого в народе, способнаго к творчеству, отходило к расколу, и если мы захотим следить за движением народных идей, то нам нужно будет искать его главным образом именно в среде раскольников, а позднее и в среде тех сект, которыя образовались в XVIII и XIX вв., так как в "духовной ограде" господствующей церкви оставались по премуществу более пассивные и равнодушные элементы народной массы» [73, ч.1, с. 43–44]. То есть, в середине XIX в. истинная численность старообрядцев превышала официально объявленную приблизительно в 10 раз! — вероятно, такое или близкое соотношение верно и для других периодов истории (и даже до конца XX в.) старообрядчества. Замечательно полное и почти буквальное совпадение мнений умнейшего историка (А.Корнилова — «пассивны и равнодушны») и проницательнейшего поэта (А.Пушкина — «ленивы и нелюбопытны») о характере паствы господствующей Церкви. Сходно выразился и западный историк: «Цвет русского народа, его самые серьезные и степенные представители, благодаря узкой нетерпимости церкви, были доведены до такого фанатизма, который проявлялся, напр., в бесчисленных самосжиганиях (лишь бы избежать всякаго общения с антихристом); выгоду получали только духовенство и чиновники, для которых "раскол" всегда входил в рубрику "дохода"» [101, с. 27–28].

Этот тонкий вопрос — кого считать старообрядцем — в начале XVIII в. решали, однако, без излишних умствований. «Которые хотя святей церкви и повинуются, и все церковные таинства приемлют, а крест на себе изображают двема персты, а не треперстным сложением: тех <…> писать в раскол, не взирая ни на что» [86, с. 39].) Не зря двуперстие называли знаменем старообрядчества! Высочайший манифест 17.4.1905 «Об укреплении начал веротерпимости» почти полностью ликвидировал всякую дискриминацию старообрядцев. Он, конечно, не мог уничтожить последствия ее 250-летняго существования и не успел (до 1917 г.) вернуть их в русское гражданское общество, но ситуация двигалась именно в этом направлении, и 1.1.1912 (всероссийская перепись населения) записались старообрядцами 2.206.621 человек, в том числе 1196 священников и беспоповских наставников. «Однако эти данные не могут считаться полными, поскольку многие старообрядцы уклонились от переписи» [61, с. 517]. Уклонились, конечно, некоторые — из-за привычного застарелого страха, не доверяя новому, еще очень молодому и «не проверенному временем» либерализму правительства, другие — не желая участвовать в каких-либо затеях Антихристова государства, тем более в переписи его подданных. Если к результату переписи 1912 г. применить предположенную выше пропорцию — в 10 раз — , то получится, что в это время в России жило — 22 000 000 старообрядцев! — вот результат 250-летней ученой и неученой пропаганды, клеветы, травли и казней.

Лживость в отношении к старообрядцам пронизывала русское «образованное» общество до (точнее, от) самого его верха. Так, даже те из русских государей, кто снисходительно относился к старообрядцам и открыто и публично критиковал «Никоновы» реформы, старались всячески поддержать всеобщую, хоть и ложную, уверенность в том, что они именно «Никоновы», а вины государей в них нет. Такова была степень слияния государства и государственной Церкви в России, что возможности действовать иначе русские государи, даже умнейшие, не нашли. Замечательны, например, слова имп. Екатерины II из ее знаменитой речи 15.9.1763: «Никон внес разлад и разделение между народом и престолом, до него государи были отцами своего народа. <…> Никон из Алексея царя-отца сделал тирана и истязателя своего народа. <…> И для чего все это? <…> Чтобы угодить другу своему Никону, чтобы покорить под ноги его и иерархов, и духовенство, и народ, затем, чтобы из него и будущих патриархов создать врагов престолу и самодержавию. <…> Вот заслуга никоновской реформы <…>». Эта лишенная всякой логики патетическая чушь (образец стиля имп. Екатерины) содержала, однако, недвусмысленное осуждение Никона и «его» реформ и оправдание царя Алексея Михайловича и его потомков-преемников, не желавших восстановить патриаршество. Чушь эта действовала безошибочно; тезис «во всем виноват Никон» — здравствует доныне.