Христианин в языческом мире или о наплевательском отношении к порче

На наших глазах завершается эпоха Просвещения. Уходят два ее фундаментальных мифа: миф о Науке и миф о Прогрессе.

Ослабление мифа о Науке привело к затуханию конфликта между христианством и наукой.

Общественное сознание конца ХХ века стало более терпимым и более плюралистичным, нежели сто лет назад. Во всяком случае, язык естественнонаучной мысли, признававшийся единственно правомочным сто лет назад, теперь уже не считается таковым.

Во-первых потому, что ХХ век стал веком оформления иных, нежели математическая, научных парадигм. Обрели строго научные и проверяемые методы многие гуманитарные дисциплины. Лингвистика, психология, история, социология, эпистемология показали, что возможно научное исследование мира людей, причем такое, которое будет вестись на языке именно людей, а не посредством только математических формул и символов. И это открыло путь для нового интереса к религиозной жизни, и для нового понимания религиозного опыта людей.

Во-вторых, к концу ХХ века потерял очарование сциентистский миф. Этот миф полагал, что наука есть не только мерило всех человеческих действий, мыслей, чувств и фантазий, но и единственное средство к разрешению всех человеческих проблем (познавательных, социальных, психологических и т.п.). Этот сциентистский миф о всесилии науки уходит. Общество (в том числе научное сообщество) открывает, что одного языка недостаточно для того, чтобы описать все многообразие мира, в котором живет человек — даже если это язык науки. Рядом должны быть и иные языки. Иные объяснительные модели. Язык музыки и язык философии, язык поэзии и язык мифа…

Еще в начале века общераспространенным было убеждение, что даже этика должна быть научной [17] . Сегодня акцент скорее иной: наука должна быть нравственной. А, значит, наука может быть открытой для сопоставления с евангельским учением — но уже не для того, чтобы судить Евангелие по своим лекалам, а ради того, чтобы самой впустить в себя человеческое, нравственное измерение.

Еще в 1968 году Юрий Кузнецов отразил эту перемену:

И то, что Церковь отстояла свое право на иной язык, иной путь познания, иное измерение человека, теперь оказавается предметом не критики, а понимания.

Исчезла необходимость в натужных усилиях по адаптации Библии к “последним научных данным”. Можно просто говорить: “Это повествование означает то-то, и оно находится в такой-то смысловой связи вот с этим и сознательно контрастирует вот с таким-то утверждением и верованием”.

Обе стороны осознают границы своей компетентности — спустя века восприняв мудрые слова кардинала Барония, повторенные Галилеем: “Намерение Священного Писания в том, чтобы научить нас тому, как идти на небо, а не тому, как вращается небо” [18] . А, значит, резко снижается возможность вторжения в то пространство, которое подлежит осмыслению иным языком, и, соответственно, снижается возможность конфликта с хранителями иного языка.

Впрочем, и в былые времена не было конфликта Церкви и науки. Был (и будет) лишь конфликт Церкви со сциентизмом как с идеологией. Но хотя всерьез конфликта с наукой не было никогда, миф о конфликте христианства и науки был. Сегодня же есть основания к тому, чтобы этот миф изжить. Основание довольно простое: все познается в сравнении.

Пока христианство было единственным вненаучным, религиозным сектором общественной жизни, казалось, что оно находится в несовместимых отношениях с наукой. Но когда в конце ХХ века в массовое сознание стали активно вливаться нехристианские религиозные идеи, стало очевидно, что они несравнимо дальше отстоят от научных стандартов доказательности и рациональности, нежели христианское богословие.

Общественное сознание, отходя от сциентистской крайности, ударилось в крайность противоположную. Прежде оно склонно было забывать, что вера есть необходимый “экзистенциал” человеческой жизни. Теперь “верую!” ощетинилось против любых попыток вывести его на диалог с разумом.

Советское сознание твердо усвоило тезис о несовместимости разума и веры. И в былые годы обыватель делал из этого тезиса вполне четкий вывод: “Раз вера и знание несовместимы, я выбираю разум — и долой предрассудки!”. Сегодня постсоветский обыватель делает свой выбор, исходя из всё того же убеждения. Только вот мода изменилась, и потому этот вывод звучит так: “Раз вера и разум несовместимы, я выбираю веру — и отстаньте от меня вы с вашей логикой!”.

И потому впору вырабатывать у себя милицейскую интонацию: при встрече с проповедниками и авторами сенсационных открытий поставленным голосом надо строго так и спокойно спрашивать: “Гражданин! Предъявите Ваши аргументики!”.

К моему сожалению, из нашего обихода ушло словечко, столь пугавшее меня в студенческие годы. Представляете, выступает студент-второкурсник на семинаре. При подготовке к докладу он прочитал полторы статьи на заданную тему, дополнил их всем неимоверным запасом своей эрудиции — и заливается соловьем, и открывает новые закономерности вселенной и истории, и идеи выдвигает столь ошеломляще новые, что даже Нильс Бор (с его афоризмом “Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть истинной”) не усомнился бы в их двухсотпроцентной истинности. Если бы студенту предоставили еще две минутки — он бы несомненно открыл «всеобщую теорию всего»… И тут этот лысый до цент скучно смотрит на тебя поверх очков и унылым голосом говорит: “Обоснуйте, коллега…”.