Миссионерский кризис православия

Через полтора века, также слишком буквально понимая итог апостольского труда, Златоуст настаивает, что «слово Христово достигло пределов вселенной в течение 20 или 30 лет».

Так же и у св. Патрика: «Мы видели это, и это исполнилось. Воистину мы свидетели тому, что Евангелие проповедано везде, где только живут люди» (Исповедь св. Патрика, 34).

Ну а коли так, то время миссии ушло; она замкнута в прошлом, ибо все уже сделано... Удивительно, что даже слова Христа: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф. 24,14) — воспринимались Златоустом не как призыв к действию в настоящем и будущем, а как рассказ о прошлом. По его пониманию, в этих строках речь идет о конце «не мира, а Иерусалима»... И тогда призыв к вселенской проповеди относится только к временам до падения Иерусалима, а, значит, ко времени жизни апостолов и только к их труду. Но не к нам...

Византию подвела ее привычка слишком доверять словам, отождествлять символы и реальность. Если империя — это экумена, а империя назвала себя христианской, значит, мир уже христианизирован. Если ромейское царство считает себя Христовым, значит, оно и есть Царство Божие. И потому имеет право судить и казнить. Никакое количество подлостей, творимых ромейскими кесарями, никакие язвы церковной жизни, никакие вторжения вроде бы уже несуществующих не-христианизированных варваров не могли отбить ни кусочка из этой хорошо подогнанной под себя, а не под реальность, сияющей византийской идеологической мозаики. По меткому замечанию о. Александра Шмемана, греки до сих пор, кажется, не знают, что Константинополь пал...

Историки отмечают, что «интерес к географии в Византии исчезает после VI века». Но если неинтересна география, — то неинтересна и жизнь других народов и тем более нет напряженного желания миссионерского странствия к ним.

Ну как, скажите, могла христианская Империя быть столь равнодушна к духовной судьбе арабов? Арабы веками жили с византийцами бок о бок. Многие арабские племена населяли пространства, прямо подвластные империи (нынешние Сирия и Иордания). Другие же племена были достаточно зависимы от империи. Даже в конце VII века, при императоре Юстиниане II арабский халифат обязан был платить Византии за каждый день без войны 1000 золотых монет, одного раба и одного коня.

Миссия не была невыполнима. Ряд арабских племен — те, что жили в Империи и по берегам Красного моря, — приняли христианство. К ним в Аравию около 350 года император Констанций II отправил (арианскую) миссию. «Филосторгий сообщает, что Констанций направил послов к тем самым древним сабеям, которых ныне зовут омеритами. Землю, что они населяют, греки называют Великой и Счастливой Аравией, и простирается она до самого удаленного океана; главный город здесь — Сава, и оттуда некогда приходила к Соломону царица. Народ сей обрезанный, совершающий обрезание на восьмой день; они приносят жертвы Солнцу, Луне и местным богам, впрочем, среди них немало также иудеев. И вот Констанций направил к ним послов, желая обратить их к истинному благочестию; для этого он решил сначала великолепными дарами и дружескими речами расположить к себе правителя этого народа и, подготовив таким образом благоприятную почву, посеять там семена благочестия. Император просил, чтобы прибывающим в те края римлянам и местным жителям, пожелавшим стать христианами, дозволено было возвести церковь, и через послов передал значительную сумму денег на это строительство. Посольство возглавил Феофил Индиец, тот самый, который некогда в юности, еще при Константине, был отправлен к римлянам в качестве заложника дивейцами, которые, хотя их земля — остров Див, именуют себя также индийцами. Ныне же, облеченный полномочиями посла, он удостоился от своих единоверцев рукоположения в епископы. Между тем Констанций, замыслив придать посольству пышность и великолепие, приказал погрузить на корабли двадцать самых чистокровных коней из Каппадокии, присовокупил и многие другие дары, стремясь и восхитить, и расположить к себе души этих людей. Феофил же, прибыв к сабеям, постарался убедить их правителя уверовать в Христа и отречься от эллинского заблуждения. А иудеи вынуждены были скрывать в глубочайшем молчании обычное для них упорство в обольщении и коварство, поскольку Феофил достойными восхищения делами не единожды явил непобедимость веры Христовой. Итог посольства был весьма успешен, ибо народный правитель непритворно, всей душою обратился к истинной вере и построил в своей стране не одну, а три церкви, и не на те средства, что привезли с собой послы от императора, но на те, которые он добровольно пожертвовал из своей казны. А Феофил, не жалея ни сил, ни времени, обустроил дела у омеритов, освятил церкви, придал им какое только мог убранство и лишь затем отплыл на остров Див, бывший, как упоминалось выше, его отечеством... По возвращении, хотя он удостоился от императора великих почестей, собственное епископство в каком-либо городе не было ему пожаловано; однако для собратьев по вере он был воплощенным образцом добродетели» (Филосторгий. Церковная история, 3,4—5). Плоды этой миссии не были долговечны — в 518 году этот регион уже обращается в иудаизм (и возвращается к христианству после эфиопского завоевания)...

Но отчего при наличии уже местных арабских кафедр и местного духовенства миссия не пошла дальше — к Индийскому океану?

Отчего арабы-христиане в VII веке с радостью приняли вторжение и власть арабов-мусульман? Это ведь одна из величайших катастроф в церковной истории, значит, в ней скрыты важнейшие уроки для нас. Но где же семинарские учебники с рассказом об этой поучительнейшей неудаче? Арабы не понуждали насилием к принятию новой веры. Это хорошо знал св. Софроний Иерусалимский, убедивший жителей Святого Града без боя сдаться мусульманам.

И тем не менее в исторически чрезвычайно короткий период миллионы людей оставили свое былое христианство и приняли ислам. «Любопытно отметить, что в Месопотамии на почве персидской державы арабы не имели таких легких побед, как в областях Византийской империи. С другой стороны, не бывало случая, по крайней мере, в первые годы арабских завоеваний, чтобы персы, перешедши под власть арабов, непосредственно обращались в мусульманство, между тем как во владениях византийского императора эти случаи были не редки».

Это как же надо было «достать» людей, чтобы столкнуть их на такой путь! Это сколько же насилия должно было прикрываться именем «Православия», чтобы вызвать такое отторжение! Мусульман встречали как освободителей...

Энтузиазм же самих арабов-мусульман показывает, сколь религиозно одарен был этот народ. Стоило появиться там харизматичному проповеднику (Магомету) — и оказалось, что это племя способно к высочайшей религиозной жертвенности... Так те, кто могли бы стать детьми Византийской империи и Церкви, стали ее палачами.

А вот редкий для древнецерковной литературы случай: упоминание древним церковным хронистом еще более древнего миссионера. Евсевий Кесарийский в IV веке вспоминает о Пантене Александрийском, жившем в конце II столетия. «В то время, говорят, особенно блистал упомянутый муж, воспитанный в правилах стоической философии. Он, по рассказам, проявил такое горячее рвение к слову Божию, что явился смелым проповедником Христова Евангелия у язычников на Востоке и доходил даже до земли индийцев. Многие, да, многие возвещали тогда слово евангельское; по внушению Господню подражали они апостолам, распространяя слово Божие и наставляя в нем. Пантен, один из таких, дошел до индийцев» (Церковная история, 5,10).

Есть факт проповеди. Есть восторженная авторская оценка этого факта. Есть оттенок сожаления о том, что вот были же люди в те времена, были миссионеры — не то что сейчас... Но нет ничего о том, как именно проповедовал Пантен индусам. А поскольку это единственное сообщение об индийской миссии Пантена, дошедшее до нас, то, значит, мы ничему не можем научиться у великого Пантена (тут даже не вполне понятно, о какой именно Индии идет речь — о той, что знакома нам, о Йемене или об Эфиопии).