Истинноверующий: Мысли о природе массовых движений

174 Lips Eva. Savage Sympathy (New York: Random House,1938). p. 18.

Некоторые факторы, определяющие продолжительность активной фазы.

120.

Массовое движение с конкретной ограниченной целью, вероятно, будет иметь и более короткую активную фазу, чем движение с туманной и неясной целью. Туманная цель необходима, видимо, для развития в движении хронического экстремизма. Оливер Кромвель говорил: «Человек никогда так далеко не заходит, как тогда, когда он не знает, куда идет»[175]. Когда массовое движение поднимается для освобождения народа от тирании — либо от собственной, либо чужой, или чтобы дать отпор (179:) агрессору, или для обновления отсталого общества, — концом движения тогда, естественно, будет окончание борьбы или завершение реорганизации общества. С другой стороны, когда конечной целью является идеальное общество, в котором все едины и самоотверженны, — будь то Град Божий, или коммунистический рай на земле, или гитлеровское государство воинов, — активная фаза становится бесконечной. Там, где единство и самопожертвование требуются для нормального функционирования общества, повседневная жизнь, вероятно, будет «религиофицирова-на» (обыкновенные дела будут пре175 Цитата из книги: J. A. Cramb, The Origins and Destiny of Imperial Britain (London, John Murray, 1915). p. 216. (199:)

вращены в «священное дело») или милитаризована. Во всяком случае формы, образовавшиеся во время активной фазы движения, будут закреплены. Яков Буркхард и Эрнест Ренан были, вероятно, одними из очень немногих, кто во второй, полной надежд, половине XIX века чувствовал зловещие признаки в приближавшемся земном рае. Буркхард предвидел милитаризованное общество: «У меня предчувствие, хотя и звучащее весьма глупо, но никак не покидающее меня: военное государство станет одной гигантской фабрикой… Логично, что тогда наступит определенный контролируемый период несчастий, все и вся будут разбиты на ранги и одеты в форменную одежду, день будет начинаться и кончаться под звуки барабана»[176]. Ренан смотрел гораздо глубже: он чувствовал, что на Запад надвигается новая религия — социализм, а так как социализм — это религия без Бога, то он приведет к «религиофикации» политики и экономики. Он боялся и возрождения католицизма как реакции против новой религии: «Бросает в дрожь. Может быть, в этот самый момент как раз создается религия будущего, а мы в этом не участвуем!.. Легкая вера имеет глубокие корни. Социализм с помощью католицизма может возродить новое средневековье — с варварами, церквами, с затмением свободы и индивидуальности, одним словом, — с затмением цивилизации»[177]. (180:)

176 Из письма к своему другу Прину. (Цитата из предисловия Джемса Хастингса Никольса к его к английскому переводу книги: Jakob С. Burckhardt. Force and Freedom. New York: Pantheon Books, 1943. p. 40.)

177 Renan Ernest. History of the People of Israel. Vol. V. p. 360.

121.

Все-таки можно, пожалуй, усмотреть некоторую надежду в факте, что большинство попыток осуществления идеального общества, когда затянувшееся активное массовое движение породило безобразия и насилие, было произведено в широких масштабах при разноплеменном населении. Так было в случае распространения христианства и ислама, в случае французской, русской и нацистской революций. Подающие надежды кибуцы в маленьком Израиле и успешная социализация в небольших скандинавских странах свидетельствуют, пожалуй, что если попытка осуществить идеальное общество будет предпринята малой нацией с более или менее однородным населением, то она может завершиться успехом — в атмосфере, свободной от лихорадочности и принуждения. Тот факт, что малая нация боится разбазаривать свой драгоценный человеческий материал, что она настоятельно нуждается во внутренней гармонии и единстве для самозащиты от внешнего врага и, наконец, то обстоятельство, что малый народ чувствует себя одной семьей, — все это может создать готовность для совершенного полного сотрудничества, не прибегая к какой-либо «религиофикации» или милитаризации. Для Запада, наверное, было бы очень хорошо, если бы разработка крайних социальных экспериментов была целиком предоставлена малым государствам с однородным культурным населением. Метод экспериментальных цехов, практикуемый в крупном массовом производстве, пожалуй, нашел бы тогда применение и в осуществлении социального прогресса. Приготовление малыми нациями чертежа счастливого будущего для Запада было бы только продолжением традиции. Малые государства Среднего Востока, Греции, Италии дали нам и нашу религию, и основные элементы нашей культуры и цивилизации. (181:)

Существует еще и другая связь между состоянием масс, характером активного массового движения и его продолжительностью. Японцы, русские и немцы, у которых активные массовые движения продолжаются до бесконечности, без оппозиции, были приучены к покорности или к железной дисциплине за несколько поколений до появления в их странах этих движений. Ленин осознавал все огромные преимущества, которые давала ему покорность русских масс: «Как можно сравнивать, — восклицал он, — западноевропейские массы с нашим народом — терпеливым и привыкшим к нужде?»[178]Всякий, кто читал, что сказала о немцах мадам де Сталь более ста лет тому назад, не может не понять, какой идеальный материал представляют они для бесконечных массовых движений: «Немцы, — говорила она, — удивительно покорны. Они пользуются философскими рассуждениями, чтобы доказать самую нефилософскую вещь на свете: преклонение перед силой и страх, превращающий преклонение в восхищение»[179].

Утверждать с уверенностью, что в стране традиционной свободы невозможно появление какого-нибудь Гитлера или Сталина, невозможно. Единственно, что можно с некоторой долей уверенности утверждать, это то, что в традиционно свободной стране Гитлеру или Сталину было бы не слишком трудно достичь власти, но 178 Balabanoff Angelica. My Life as a Rebel (New York: Harper & Brothers, 1938). p. 281.

179 Цитата: Inge W. R. Patriotism // Nineteen Modern Essays / ed. W. A. Archbold (New York: Longmans, Green & Company, 1926), p.213.

крайне трудно эту власть долго удерживать. Всякое заметное улучшение экономических условий почти несомненно возродило бы традицию свободы, которая в свою очередь является традицией восстания. В России, как показано в разделе 45, личности, выступающей против Сталина, не с кем себя отождествлять и ее способность сопротивляться насилию равна нулю. В традиционно свободной стране личность, восстающая против насилия, не чувствует себя одинокой либо изолированным человеческим атомом, а одним из членов могучей расы — расы своих революционных предков. (182:)

122.

Личность вождя, вероятно, — решающий фактор для характера и сроков массового движения. Такие исключительные вожди, как Линкольн и Ганди, не только старались обуздать вредные стороны массового движения, но были готовы покончить с ним, когда цель движения была более или менее достигнута. Они из тех немногих, у кого «власть развила величие и щедрость души»[180]. Средневековый ум Сталина, его природная мстительность и жестокость стали главными факторами, удлинившими активный период коммунистического движения. Гадать, конечно, бесполезно, что сталось бы с русской революцией, проживи Ленин еще лет 10–20. Кажется, что в нем не было того варварства души, которое так очевидно у Гитлера и Сталина, — варварства, делающего, по словам Гераклита, наши глаза и уши «недобрыми свидетелями человеческих поступков». Сталин подготавливает своих возможных преемников, похожих на не180 Maynard John. Russia in Flux (London: Victor Gollancz, Ltd., 1941). p. 29.

го, и те же щи уготованы русскому народу, видимо, на десятилетия.

Со смертью Кромвеля закончилась Пуританская революция, но со смертью Робеспьера кончилась только активная фаза Французской революции. Умри Гитлер в середине 1930-х годов, нацизм, вероятно, претерпел бы под руководством какого-нибудь Геринга коренную перемену и можно было бы предупредить вторую мировую войну. Но памятник на могиле основателя нацистской религии Гитлера был бы, пожалуй, большим злом, чем все ужасы, вся кровь, все разрушения гитлеровской войны.