Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Почему Понтий Пилат мог явиться в столицу Иудеи на Песах?

Может быть, был встревожен донесениями о появлении в столице еврейского деятеля, пользующегося неслыханной популярностью? Преступника, явно посягающего на права божественного Августа Тиберия?.. Что, кстати, не исключает евангельскую версию, будто жалобы на этого проповедника шли из кругов, близких к первосвященнику и Синедриону. Это вполне возможно… Просто доносчики могли не предполагать столь молниеносной реакции прокуратора на подметные письма соплеменников рабби…

Как бы то ни было, сверхскоростная судебная процедура в Евангелиях, связанная с грубейшими нарушениями еврейского Закона, объяснима, по Коэну, одним-единственным образом: «Синедрион и первосвященник были бессильны диктовать расписание хода событий — оно было им навязано» (50). Единственная инстанция, которая могла навязывать порядок Синедриону в ту пору, называлась римской властью. Пилат явился в столицу, он приказал немедленно, ночью, арестовать Йешуа и на утро готовился его судить.

Итак, возвращаемся к гипотезе, выдвинутой Хаимом Коэном для объяснения немыслимых юридических беззаконий, зафиксированных в Евангелиях, тех самых, что давали «библеистам» основание считать, что это все — мифология, ибо «этого не может быть, потому что не может быть никогда».

«Мы убеждены, — пишет Коэн, — что лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, столь популярного, как Иисус» (51).

Повторяю, гипотеза Коэна действительно решает юридические трудности. По еврейскому Закону любые (даже самые строгие — субботние) запреты отменяются, если надо что-то сделать для «спасения жизни еврея» (так называемое правило «пикуах-нефеш»). Более того, нарушение запрета считается в этом случае не грехом, а праведным делом. Можно собраться для суда, можно работать в Пасхальную ночь, можно допрашивать любого человека, включая обвиняемого, — словом, все нарушения считаются дозволенными и даже положенными, если речь зайдет о «пикуах-нефеш». Под такой призыв первосвященник вполне мог призвать Синедрион, и тот послушно явился и участвовал в работе.

Единственное, но существенное возражение: а зачем это в принципе Синедриону надо — спасать галилеянина?

Уж, конечно, не для «спасения жизни»… Политики, даже религиозные, — люди достаточно циничные.

Но, по Коэну, у Синедриона имелся-таки необычайно веский повод искать спасения жизни Йешуа. Это повод был вовсе не религиозным, уж тем паче не гуманным, но — конкретно-политическим.

Вспомним события, предшествующие аресту.

Провинциальный выходец из галилейской глуши, т. е. заведомо неавторитетный для столичного истеблишмента законоучитель («Разве из Галилеи придет Мессия?» Иоанн, 7, 41–42) приходит в Иерусалим. Еще две тысячи лет не будет телеграфа, и полторы тысячи лет — газет и даже регулярной почты, связывающей провинцию с городом, отстоящей от нее на неделю пешего пути. И… «множество народа постилали свои одежды на дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали на дороге. Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: „Осанна сыну Давидову! Благослове идущий во имя Господне!“» (Мф, 21, 8–9). Энтузиазм народа столь велик, что фарисеи обратились к Йешуа с просьбой обуздать его последователей: «И некоторые фарисеи из народа сказали: „Учитель! Запрети ученикам Твоим“» (Лк 19, 39). Политические силы в городе видели: «весь мир идет за ним» (Иоанн, 12, 19).

Коэн выстраивает гипотезу. Во-первых, спасение от рук римлян столь популярного проповедника необыкновенно подняло бы в народе престиж и авторитет Синедриона. Как учреждение, сотрудничающее с римлянами, Верховный суд находился в двусмысленном положении: с одной стороны, за ним — огромный авторитет, наработанный поколениями предшественников в качестве высшего законодательного и судебного органа страны. С другой, политика сотрудничества с Римом постоянно позорила инстанцию. Все еврейство пользовалось плодами успешного сотрудничества глав Храма со сверхдержавой: благодаря услугам, оказанным первосвященником Цезарю в борьбе с Помпеем, а Августу в битвах с Антонием была сохранена культурно-религиозная и судебная автономия, и кое-где (в Галилее, к примеру) даже и политическая. Были дарованы немалые права Храму и евреям диаспоры…

И все же сторонники Рима считались глубоко презренными личностями. Евреи в принципе, т. е. религиозно, не воспринимали язычников как полноценных людей. Тацит писал: «Все, что для нас свято, для евреев богохульно» (51). Святой Петр в «Деяниях апостолов» сказал некоему, весьма уважемому им римлянину: «Вы знате, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником» (10:2). С религиозным отторжением сопрягалось и социальное: гнет Рима в провинциях был очень тяжел. Взять хотя бы налоговое бремя. «Налоги никогда и нигде не внушали населению любовь к властям, — пишет Х. Коэн, — Налоги же, собираемые чужеземными поработителями и не дающие налогоплательщику никакого возмещения… могут побудить его к самым отчаянным поступкам. Не менее возмутительными были и способы поборов. Установленных норм не существовало, и никто не знал заранее, сколько и за что ему придется платить… Налогообложение было вполне произвольным и порой принимало размеры конфискаций. Сборщики налогов часто не отличали собственных карманов от казны и „взимали больше, чем было назначено“ (Лк 3:13). Тех, у кого не оставалось средств платить, бросали в тюрьмы… Ни один уголовник не считался столь опасным, как официальные грабители, облеченные правительственными правами и неприкосновенностью. Как в Талмуде, так и в Новом Завете сборщики налогов называются „грешниками“, с которыми уважающие себя евреи не сядут за один стол (Йешуа упрекали как раз за то, что он нарушал этот неофициальный, но нерушимый запрет и садился за стол с этими „грешниками“, это по его собственному выражению — М. Х.). Еврей, сотрудничавший с римлянами, официально считался в стране отщепенцем, лишенным права свидетельствовать в суде».

Здесь мы позволим себе некое отступление от сюжета, чтоб проиллюстрировать высказывание Хаима Коэна талмудической притчей. Бог спросил римлян: «Что вы делали во время вашего правления на Моей Земле?» Они ответили: «Владыка Мира, мы основали рынки, мы построили бани, мы умножили золото и серебро, и все, что мы делали, мы делали для народа Израиля, чтобы он был свободен для изучения своего Закона». И сказал Всевышний: «Глупцы! Ведь все, что вы делали, вы делали для собственного благополучия, Вы основали рынки для ваших общественных зданий, вы построили бани, чтоб дать удовольствие вашему телу. А золото и серебро? Их вы украли у Меня, ибо написано: „Мое серебро и золото“, говорит Бог Воинств (книга пророка Хагая (Аггея), 2:8). И римляне были прогнаны» («Авода зара», 2б) Даже те несомненные блага цивилизации, которые пришли вместе с Римом, воспринимались евреями только с отвращением. «Для евреев не было ничего отвратительнее вида римских солдат, римских офицеров и римских сборщиков податей. Беспрестанное нарушение римлянами еврейских правил и традиций „приводило народ в совершенное бешенство“» (52).

По мнению Х. Коэна, внезапный арест Йешуа дал первосвященнику и Синедриону, главным посредникам между римскими властями и еврейской общиной, великолепный шанс: «Еврейское руководство того времени было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, тем более еврея, столь популярного, как Иисус… Удачная попытка спасти его могла восстановить первосвященника и Синедрион в глазах народа как его естественное и принятое им руководство» (53). Кроме того, по мнению Х. Коэна, Синедриону важно было самому разобраться с Йешуа и для выяснения своих отношений с прокуратором. Синедриону было весьма желательно самому погасить это дело и тем самым демонстрировать обеспокоенному возможным еврейским мятежом прокуратуру свою способность самостоятельно регулировать закон и порядок. Иначе Пилат мог лишить Синедрион каких-то присвоенных ему императорами прав (как теперь выражаются, культурно-национальной автономии), ссылаясь на то, что евреи не способны без римской власти выполнять эти функции.