Главная тайна Библии

Вот почему исторические факты, свидетельствующие о достоверности телесного воскресения Иисуса, и даже если будут невероятно убедительны, могут всего–навсего подвести человека к тем вопросам, с которыми столкнулись Фома, Павел и Петр: к вопросам веры, надежды и любви — и не более того. «Объективная» эпистемология историков не в состоянии дать конечную основу для подтверждения достоверности пасхального события. Никто не зажигает свечу, чтобы узнать, взошло ли солнце. Свечи исторической науки всего лишь позволяют понять, что в комнате беспорядок, что она выглядит не так, как вчера вечером, и что «нормальные» объяснения здесь не работают. Может быть, думаем мы, выслушав все исторические аргументы, за окном встало солнце и мир проснулся. Но чтобы в этом окончательно убедиться, надо рискнуть — поднять шторы, заслоняющие утреннее солнце. Если мы это сделаем, нам уже не понадобятся свечи — это не значит, что мы не верим в факты и доказательства, просто они отступают перед более сильной реальностью. Они сами исходят из этой реальности, они указывают на нее, находят в ней для себя новое обширное пространство. Всякое знание есть дар Бога, научное или историческое знание в этом смысле не хуже знания веры, надежды и любви, однако любовь превосходит все прочее.

3. Заключение

Одно последнее замечание. Я пришел к убеждению, что атмосфера скептицизма, окутывавшая два последних столетия, в которой стало непопулярно и даже сложно говорить о том, что Иисус на самом деле воскрес, никогда не была каким–то нейтральным явлением с социологической или политической точки зрения. Эпоха Просвещения совершила переворот во многих умах, так что утверждение «мы знаем, что мертвые не воскресают», стало как бы открытием современной науки, хотя на самом деле об этом прекрасно знали Гомер или Эсхил. И такой порядок мыслей идет рука об руку с другими идеями: о том, что человечество уже обрело мудрость, а потому пришло время дать Богу отставку и управлять миром так, как нам хочется, используя его для своей выгоды без ограничений со стороны кого–то еще. в этом смысле тоталитарные режимы XX столетия просто отражают более общее тоталитарное мышление и культуру, против чего сегодня взбунтовался (и справедливо, как я полагаю) постмодернизм. в конце концов, кому было невыгодно признать воскресение? Отнюдь не только мыслителям, склонным к скепсису или рационализму. в первую очередь оно пугало и пугает людей, облеченных государственной властью, — тиранов и мучителей. Кесари должны видеть угрозу в Господине мира, который упразднил важнейшее средство тирании — саму смерть; ироды должны приходить в ужас от того, что после своей смерти настоящий Царь иудейский взошел на свой трон. [92] И потому вера в воскресение Иисуса перестает быть вопросом странного события I века и неожиданно превращается в вопрос надежды для XXI века. Надежда рождается в тот момент, когда ты внезапно понимаешь, что иные представления о мире могут оказаться правдой, и тогда богатство, власть и жестокость лишены последнего слова. Изменяя картину мира, воскресение Иисуса одновременно дает нам возможность преобразовывать этот мир.

Вспомните удивительную сцену из «Саломеи» Оскара Уайльда, где Ироду докладывают о том, что Иисус воскресил умершего. «Я не желаю, чтобы он это делал, — говорит Ирод. — Я запрещаю ему это делать. Я никому не позволяю воскрешать умерших. Необходимо отыскать этого человека и сказать ему, что я запрещаю ему воскрешать умерших».

Это — реакция тирана, который почувствовал, что его власть пошатнулась. И подобный тон я слышу не только в словах политиков, которые хотят опустошать наш мир в своих целях, но и в размышлениях интеллектуалов, отрицающих воскресение.

Но далее в пьесе Уайльда идут знаменательные слова, которые чреваты великим кризисом как для Ирода, так и для нас. «Где теперь этот человек?» — спрашивает правитель. «Он повсюду, государь, — отвечает один из придворных, — но трудно найти его». [93]

Часть II

ЗАМЫСЕЛ БОГА О НАШЕМ БУДУЩЕМ

5. Будущее вселенной: прогресс или тупик?

1. Введение

В первой части книги я стремился показать, что в представлениях о надежде на будущее царит великая сумятица, причем это касается и современного мира в целом, и церкви. Однако у первых поколений христиан мы обнаруживаем не некую расплывчатую веру, но очень четкие представления как о воскресении Иисуса, так и о грядущей жизни, которую Бог обещал дать всему Своему народу.

И дело вовсе не в том, что древние люди склонны к легковерию, а современные — к скептицизму. В нынешнем мире мы видим массу примеров легковерия, а в античном — массу примеров скептицизма. Скорее, это как–то связано с тем особым представлением о мире, которое породила жизнь, смерть и особенно — воскресение Иисуса.

Первые христиане с радостью вспоминали великое событие пасхального утра. Но это не все. Они разделяли веру иудеев в Бога как Творца и Искупителя и увидели в совершенно неожиданном событии воскресения Иисуса подтверждение этой веры — и именно потому с радостью смотрели в будущее, ожидая того, что еще не завершилось до конца, но что уже началось в то пасхальное утро. И именно картину обновления мира в будущем и мы будем рассматривать в этой части книги.

Можно было бы сразу перейти к данному вопросу и говорить о той надежде, которую Евангелие дает каждому верующему лично. То, что Бог совершил с Иисусом в первый день недели, Он обещал совершить с каждым человеком, пребывающим во Христе, с каждым, в ком обитает Дух Христов. Таковы представления христиан об истории человечества, основанные на Библии. Мы их непременно рассмотрим.

Но есть весомые причины сначала обсудить иные проблемы. На протяжении последних двух столетий в западном мышлении господствовал определенный перекос: гораздо больше внимания уделялось личной надежде человека в ущерб картине надежды Божьего творения. Более того, западное благочестие, начиная по меньшей мере со Средневековья, во многом испытывало влияние греческой философии, в результате чего надежда христиан стала напоминать скорее представления Платона о душах в бесплотном блаженстве, нежели библейскую картину нового неба и новой земли. И если мы начнем разговор о надежде с отдельного человека, у читателя может появиться ложное впечатление, что здесь и лежит подлинный центр тяжести всего, а надежда для всего творения играет лишь второстепенную роль красивого фона. Слишком часто именно так это и понималось. Мне хотелось, чтобы сама структура моей книги давала иную картину, которую я также намерен подробно описать.

Поэтому порядок рассматриваемых вопросов будет отражать значимость материала, как я ее понимаю. Вместо того чтобы начать с личной надежды, а от нее перейти к обновлению творения, мы начнем с библейских представлений о будущем мире — о нашей вселенной, полностью обновленной Богом, Который есть одновременно и Творец, и Искупитель. Именно такой контекст позволит нам должным образом говорить о «втором пришествии», а затем — и о телесном воскресении людей. [94]

Поэтому сейчас нам предстоит рассмотреть надежду для всей вселенной, великую драму, в которую входят наши маленькие драмы — подобно пьесе внутри пьесы. Каков замысел Бога о нашем мире в целом?

А чтобы ответить на этот вопрос, нам придется сначала, в данной главе, разобрать два самых популярных мнения, чтобы потом, в следующей главе, показать ту альтернативу, которую предлагает нам Новый Завет (хотя о ней нечасто услышишь от современных христиан). [95]