Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

(Правда, вопреки распространенному мнению, иногда распятие приводили в исполнение и еврейские владыки. Такое один раз было. И все же, если бы в «Истории о Йешу» царица Елена приказала мудрецам распять Йешуа на кресте, то читателями «Истории» читалось бы это происшествие так: царица-саддукеянка повелела казнить законоучителя из праведников, из фарисеев-«прушим». Вот почему П. Гиль правильно отобрал в заглавии для слова «талуй» русский эквивалент «повешенный», а не исторически более достоверное «распятый»: переводчик верно почувствовал дух произведения.)

Особо отметим сюжеты со святыми Павлом и Петром, «агентами спецслужб» иудаистской жреческой элиты. Почему великий авторитет, самый знаменитый еврейский законоучитель эпохи раннего средневековья рабби Шломо Ицхаки (известный по аббревиатуре Раши), склонен был доверять столь невероятной интриге? (о чем написал П. Гиль в предисловии).

Еврейская община являлась единственной иноверческой общиной, которой официально дозволялось считаться сословием в средневековых городах. Невозможно представить мусульманский квартал в торговой Венеции тоже! Когда османский военный флот встал на якорь в Тулоне, в порту своего союзника, Франсуа I, чтобы совместно атаковать Карла V, это вызвало столь сильное недовольство подданных «христианнейшего» короля, что Франсуа откупился от мусульман огромной суммой денег, лишь бы они ушли по-доброму в свой Стамбул… А евреи сразу заимели то, чего не получили могущественнейшие в Европе османы, — привилегию на постоянное жительство в Европе. Даже когда феодалы подвергали их «законным» карам, эти преследования оказывались несоизмеримыми с гонениями на иных иноверцев. Альбигойцев (все же христиан, хоть и еретиков!) истребили до последнего человека, а евреев лишь изгнали из Франции (в соседние Италию и Испанию). Да и изгнания нередко сопровождались «извиняющимися» мерами (обеспечивался безопасный проезд до границ и пр.). Евреи, знакомые со злобным накалом христианского фанатизма, понимали уникальность своего социального статуса. И знали: еврейские привилегии существовали, потому что их санкционировала католическая церковь. Одобрил злейший идеологический враг, вдобавок главный социальный соперник (папские монастыри, конкурируя с евреями, считались важными кредитными учреждениями в Европе). Возможно, противоестественное, но идеологически обоснованное покровительство церкви и породило в религиозном еврейском сознании идею, что основоположники идеологии христианства — апостолы Петр и Павел — были тайными посланцами еврейских мудрецов, давшими христианам мудрые законы, в частности — «не мстить евреям».

(Кстати, теоретически допустимо, что, например, происхождение апостола Павла, в прошлом-то фарисея Шауля, ученика раббана Гамлиэля, действительно влияло на отношение некоторых отцов церкви к тому народу, из среды которого они вышли, и на наставления, что преподали своим последователям из новообращенных.)

Еще мысль в сторону.

Напомню: согласно тексту, еврейские мудрецы, испугавшись мощи и влияния христиан в собственной общине, подослали к сторонникам Йешуа агента, который обманом убедил еретиков отказаться от «мицвот», т. е. от заповедей и обычаев отцов. Якобы еретики-христиане мешали проводить обычные службы…

Вот здесь еврею, современному авторам «Истории», трудно было не задуматься над поведением религиозных деятелей прошлого — в рамках учения той самой конфессии, к которой они относились. Законы иудейской религии гласят: если твой брат, еврей, впал в заблуждение, в ересь, то обязанностью остальных является не отторжение, не изгнание ближнего, но борьба за его душу — проповедью («говорить, говорить, говорить») и личным примером благочестия. Мудрецы же избрали (согласно тексту агады, подчеркиваю) самый легкий, т. е. хирургический путь освобождения: вынудили всех заблуждавшихся отказаться от обета, данного Богу, и выкинули из веры предков значительную часть собственного народа.

Чтобы почувствовать, насколько подобная ситуация была чувствительной для исторического еврейского самосознания, напомню эпизод из истории еврейства 19 века: когда возникло хасидское движение, глава ортодоксов Элияху бен Шломо Залман (иначе Виленский гаон) отлучил всех хасидов от синагоги — объявил им «херем», анафему! То есть исключил из состава еврейского народа примерно половину национальной общины Российской империи… В ответ на что высшие авторитеты хасидской общины (ученики Дов-Бера из Межиричей) исключили из состава еврейства всю вторую половину, «литваков», «митнагдим»! Так что был такой момент в 19 в., когда формально евреев на белом свете вообще не существовало…

Авторы «Истории о повешенном» (кто бы они ни были) не могли не размышлять о великом грехе руководителей общины, которые был совершен с точки зрения иудаизма — вынуждении еретиков отказаться от ритуальных заповедей и окончательно порвать с заветом. Случайно ли в их уста авторы вложили слова, обращенные к Элияху-Павлу: «Мы клятвенно принимаем на себя все прегрешения перед Б-гом, которые ты совершишь из-за этого». Могли ли авторы — в их-то время — не задумываться о наказании, которое Божьим повелением, обрушилось на их народ после этой страшной клятвы — о гибели Храма, утрате родины и рассеянии — среди торжествующих христиан?

Подобные мысли, верно, посещали авторов Талмуда: например, в талмудическом толковании о причинах гибели Храма есть размышление: «Первый Храм погиб из-за трех (главных) грехов: идолопоклонства, кровосмешения и кровопролития. Но из-за чего погиб Второй Храм, когда евреи соблюдали заповеди? Из-за беспричинной ненависти друг к другу. Это показывает, что беспричинная ненависть равна идолопоклонству, кровосмешению и кровопролитию вместе взятым» (трактат Йона 9б). Эта истина касалась не только убийственных распрей господствующей ортодоксии с иными сектами внутри иудаизма, но и конфликта с иудеохристианами: намек можно обнаружить в талмудическом тексте, где говорится, что за сорок лет до падения Храма за грехи народа перестали открываться его врата. 40 лет до падения Храма — это ведь дата казни Йешуа из Нацерета…

Трудно дать общую характеристику «Истории о повешенном», потому что как историк я понимаю, насколько условно и ненадежно восприятие любого текста мной, как и моим современником — в отличие от читателя, для которого этот текст некогда предназначался. Вон даже в XX в. переводчик-издатель и его единомышленники были искренно уверены, что их издание, мол, оттолкнет русских евреев от Йешуа и вызовет симпатии к гонителям. Значит, и в наше время возможно нечто похожее в какой-то категории читателей? И тем более на таких единомышленников могли расчитывать в средние века…

Но для обычного современного читателя агады Йешуа выглядит несомненно главным положительным героем талмудического сказания. Он умен («мамзеры — они смышлены», признают и мудрецы), великодушен, благороден, красноречив, прекрасно образован в религиозном смысле слова. Мученик. Жертва, самой своей гибелью победившая губителей…

Только не делайте ложного вывода, якобы в «Истории о повешенном» мудрецы противостоят Йешуа как отрицательные персонажи — положительному. В глазах авторов на их стороне была несомненная религиозная правда. Потому-то каждая сторона в конфликте, что пронизывает эту агаду, играет предписанную ей Богом роковую, трагическую роль. Талантливому, умному, образованному мамзеру, восставшему против Закона, что унижал его, выбрасывал его на задворки жизни, на край общества, противопоставлены те, кто хранил Закон. Тут не морализаторская драма в духе классицистов или сентименталистов, а конфликт шекспировского размаха. Из русских сюжетов на память приходит, скажем, «Капитанская дочка»: лихой, по-своему благородный и страстный Пугачев против туповатых и скучных оренбургских генералов. Ведь никто не считает, что Пушкин полагал «пугачевщину» справедливой, нет, поэт был дворянином и цивилизованным человеком, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», вызывал испуг и отвращение. Но мощная личность, дерзнувшая на вызов обществу, привлекали художника! Как в следующем веке же такая личность захватит автора «Хаджи Мурата» («С отсутствием добра Толстой еще может помириться, — писал В. Вересаев. — Но чего он совершенно не выносит, что вызывает в нем тоску, отвращение, почти ужас — это отсутствие все той же жизни, силы жизни».) В своем персонаже, в Йешу, авторы «Истории о повешенном» описали великую энергию, преобразующую мир, ту, что которую века спустя назовут «пассионарной» — именно под ее напором трусливо отступили мудрецы Израиля, которые, повторяю, для авторов Талмуда одновременно и несомненно обладали религиозной правотой. Но когда против Закона шла сила и воля наступающей волны жизни, эти «большие авторы» не могли не ощущать и иной, кроме Закона, некоей правды — Свыше.