Мани и манихейство

Из этого отрывка явствует, что Картир еще не занимал столь высокого положения, чтобы иметь возможность в этом случае самому напрямую обратиться к царю. Над ним было еще два более важных чиновника, магистр и синкафедрос, о служебных обязанностях которых мы очень плохо осведомлены. Магистр, который стоит близко к царю, передает повелителю жалобу.

В ней говорится: «Мани учил против нашего закона». Признанная зороастрийская религия, которой руководили маги, всегда называется «законом». Такие преступления против закона религии рассматривались в позднем сасанидском праве как «преступления против Бога» и карались смертью. Вероятно, так было и в ранне-сасанидский период.

Итак, Мани получил приказ явиться к царю при плохих предзнаменованиях, и допрос — это слово больше подходит для обозначения состоявшегося разговора, чем аудиенция, — принял чрезвычайно бурный оборот. Один средне-персидский текст, так же, как и коптская Манихеика, к сожалению, оба сохранились лишь фрагментарно, предоставляют нам довольно точные сведения об этих переговорах. «[Мани…] пришел [на аудиенцию к царю Бахраму], после того как [призвал] меня, Нузадага, переводчика, Куштая, [писца (?)], Озеоса, перса. Царь был на пиру и еще не успел вымыть руки. Придворные вошли и сказали: “Мани пришел и стоит в дверях”. Царь послал передать господину: “Подожди немного, пока я не смогу сам выйти к тебе”. И господин снова сел с одной стороны стражи (?), пока царь мыл руки, так как (!) он хотел ехать на охоту. И он встал от пиршественного стола и возложил одну руку на царицу саков, а другую — на Картира, сына Артабана, и приступил к господину. И первыми его словами к господину были: “Не в добрый час ты пришел!” Но господин ответил: “ Почему? Разве сделал я что-то плохое?” Царь сказал: “Я принес клятву не пускать тебя в эту страну”. И в порыве гнева сказал он господину следующее: “Ах, к чему вы нужны, когда вы ни ведете на войну, ни занимаетесь охотой? Но, возможно, вы нужны из-за этого искусства врачевания или из-за того, что вы сведущи в лекарствах? Но даже и этого вы не делаете”. И господин отвечал следующее: “Я не сделал тебе ничего плохого. Всегда я оказывал тебе и твоему роду добрые услуги. И велико число слуг твоих, которых освободил я от демонов и духов лжи. И много было тех, кого я поднял с одра болезни. И много было тех, от кого я отвратил всевозможные виды лихорадок. И много было тех, кто умер и кого я вновь вызвал к жизни”» (М3).

Выступающие в этой сцене персонажи, кроме царя Бахрама I и Мани, — в первую очередь, сопровождающие Мани переводчик Нузадаг, Куштай, писец, и Озеос, перс. О двух из них — Куштае и Озеосе — мы знаем, что они были самыми близкими учениками Мани. Озеос вместе с Аддаем был руководителем миссии в Карке де Бет Селок, а Куштай вместе с Мани написал письмо к Сисиннию, первому преемнику Мани на должность главы манихейской церкви. То, что Мани взял с собой переводчика, кажется несколько странным. Если заключить из этого обстоятельства, что Мани не умел говорить по-персидски, то такое заключение будет совершенно несправедливым. Во-первых, мы не знаем, присутствовал ли на приеме у царя Нузадаг в качестве переводчика или как доверенное лицо. Если он был там в первом качестве, следует помнить о том, что хотя Мани и посвятил Шапуру I свой труд Шапуракан на среднеперсидском языке, но писать и говорить — две совершенно разные вещи. Вполне возможно, что Мани как парфянин мог правильно говорить на средне-парфянском, но не на средне-персидском языке. Однако то, что царь не был в состоянии понять такой близкородственный диалект, как средне-парфянский, представляется не совсем очевидным. Сомнительным нам кажется и ю, что на этой судьбоносной аудиенции Мани требовался переводчик.

Далее упоминаются царские придворные, которые, как обычно, несли службу при дворе в качестве камергеров и пажей. Ближайшими доверенными лицами Бахрама названы царица саков и некий Картир, сын Артабана. Этот Картир, который упоминается также и в большой надписи Шапура под Каба-и Зардуштом, не тождествен мобаду Картиру, как то ошибочно предполагалось ранее. Сакская царица, со своей стороны, является супругой так называемого Саканшаха, царского сатрапа в Сакистане, государстве, которое в ранне-сасанидскую эпоху управлялось близкими родственниками царя. Бросается в глаза, что эта княжна, очевидно, занимает при Бахраме чрезвычайно высокое положение. Она была женой одного из следующих царей, Бахрама III, племянника Бахрама I.

Коптские тексты дополняют приведенную здесь картину тем, что в них Бахрам в конце концов спрашивает, почему эти откровения были сообщены именно Мани, а не царю. Мани смог ответить лишь, что на то была воля Божья.

Чрезвычайно бурный допрос кончился тем, что Мани напоминает царю о благодеяниях, которые оказал и ему Шапур и Ормизд, и в заключение говорит: «Делай со мной, что хочешь!»

Тогда царь приказал заключить Мани в оковы. Три цепи наложили на его руки, три пары кандалов на ноги и одну цепь повесили на шею. Затем оковы запечатали и отвели его в тюрьму. Этот способ наложения оков хорошо нам знаком из христианских деяний мучеников. Скованный таким образом Мани провел время с девятнадцатого января по четырнадцатое февраля 276 г. н. э. (или, по другому исчислению, с тридцать первого января по двадцать шестое февраля 271 г. н. э.). В течение этих 26 дней Мани, по древнему восточному обычаю, позволяли видеться со своими учениками и говорить с ними. Он чувствовал, что близится его конец, и потому дал своим ближайшим ученикам необходимые указания. Их позднее сообщил церкви присутствовавший при этом Мар Аммо. На этом силы 60-летнего Мани исчерпались. Его тело, ослабленное постами и бичеваниями, не могло больше выносить тяжесть оков, и он умер от истощения на четвертый день месяца Шаревар. «В 11 часов дня взошел он из своего тела вверх в обитель своего величия в вышине». При этом присутствовали высокопоставленный манихейский священник по имени Уззай и двое «избранных».

Известие о смерти Мани быстро распространилось по всему городу Бетлабаду. В город стекалось множество людей, которые собирались в огромные толпы. Царь отдал приказ проткнуть тело Мани горящим факелом, чтобы точно определить, действительно ли умер ненавистный глава секты. После этого мертвое тело было разрезано на куски, и отрубленную голову поместили над городскими воротами Бетлабада. Земные останки позднее были захоронены верными учениками в Кл-есифоне. (Проповеди, s. 46–67; Psalm-Book, II, s. 17, 5-18.)

Глава III. Учение Мани (I)

1. Миссия и поражение Первочеловека

В споре с манихеями Августин вкладывает в уста манихея Фауста следующие слова: «Я проповедую два принципа, Бога и материю — материи мы приписываем всякую вредоносную силу, а Богу благую, как то и подобает» (Contra Faustum, XI 1).

Фауст в этом случае выступает как верный ученик Мани. В центре системы Мани стоит именно учение о двух принципах, Боге и материи. Две эти вечные несотворенные субстанции могут также обозначаться как свет и мрак, как истина и ложь. Общие понятия истина и свет могут рассматриваться так же, как существо, обладающее личностью, подобно Богу. Соответственно, ложь и мрак могут получать не только общее обозначение «материи», но и пониматься как нечто, наделенное персональными чертами, как «князь тьмы». Однако это не означает, что манихеи признавали существование двух богов. Фауст объясняет: «В наших объяснениях никогда не услышать имени двух богов. Хотя, действительно, мы исповедуем два принципа, но один из них мы называем “Бог”, адругой “материя”, или, как говорю я обычно и обыкновенно, “демон” (черт)» (Contra Faustum, XX 1).

В этом отказе признать за злым принципом, материей, право на имя «Бог», естественно, лежит, как 130 лет назад отмечал великий тюбингенский теолог Фердинанд Кристиан Бауэр, ослабление последовательного дуализма, признание превосходства доброго принципа над злым. Однако вследствие этого возникает логическая неясность. То, что отправной точкой для Мани послужил древне-иранский дуализм, само собой разумеется, и это было подчеркнуто еще Ф. К. Бауэром. Между тем в иранской религии дуализм выражен намного более отчетливо, чем в манихействе. Этот дуализм происходит из представлений о непрестанной битве между двумя принципами: благим, воплощенным в образе (Ахура Мазда>) Ормазда, и злым, персонифицированным в образе (Ангра Майнью>) Ахримана. Эти персонификации являются близнецами, совершившими свой выбор между добром и злом в начште времен. При этом Ахриман выбрал зло, в то время как Ормазд предпочел добро («Zwillinggatha», Yasna 30).