Нераскрытые тайны гипноза

Великий физиолог Франсуа Мажанди (Magendie), одним из первых применивший экспериментальный метод в физиологии, считал наркоз «безнравственным и отнимающим у больного самосознание, свободную волю и тем самым подчиняющим больного произволу врачей». Нередко это же обвинение в злоупотреблении властью (подавлении воли) можно услышать и в отношении гипносуггестии. С такой интерпретацией нельзя согласиться, поскольку гипносуггестия, как говорит Шерток: «Это реальность наших повседневных отношений, и кто пытается обвинить гипноз в аморальности и „варварстве“, невольно называет нашу жизнь аморальной и варварской. Гипноз не орудие господства, не взлом души, поскольку ничего сам по себе не создает, в нем лишь отражается основная модель социальных действий и реакций».

Гипносуггестию безосновательно демонизировали. На самом деле она определяется не противоборством, а созвучием воль, иначе говоря, это результат положительного трансфера. Известно, что гипнотическое состояние возникает только в случае добровольного отказа от сопротивления, то есть насильно загипнотизировать здорового человека нельзя — это аксиома. Так, если пациент доверяет гипнотизеру, то с готовностью отказывается от произвольного контроля в его пользу. Об этом пишет известный канадский исследователь гипноза Кьюби: «В ходе погружения в гипноз в разной степени с большей или меньшей легкостью гипнотизируемый временно отказывается от врожденных механизмов самозащиты и бдительности, отдавая с радостью свою личность и чувство безопасности в руки другого» (Kubie, 1961, р. 218).

Автор истории магнетизма и гипнотизма Александр Куллер заявляет, что гипотеза, допускающая возможность загипнотизировать кого-нибудь помимо его воли и сознания, должна быть абсолютно отвергнута. Подобная гипотеза пригодна лишь в качестве темы для блестящих академических прений, но не может выдержать строгой научной критики (Culler, 1886). Такого же мнения придерживался профессор Ж. Бабинский.

Психофизиолог д. м. н. Л. П. Гримак пишет: «…еще и сегодня, и не только из уст малообразованных людей, но даже из работ отдельных ученых, можно „узнать“, что человек, „поддающийся“ гипнозу, является „слабовольным“ субъектом». На самом деле все обстоит ровно наоборот (Гримак, 1978, с. 237). Воля — это способность преодолевать препятствия, способность бороться или выбирать из двух действующих мотивов один. Следовательно, о ней целесообразно говорить тогда, когда в наличии есть ситуация борьбы и преодоления. А какая борьба при добровольном процессе, каким является гипнотизация, при чем здесь, спрашивается, сильная или слабая воля? Зачем говорить о потере того, чего изначально не было, и, наконец, зачем нужна воля в процессе, который осуществляется с согласия и для пользы гипнотизируемого, а не для его наказания? Короче говоря, если пациент дает себя загипнотизировать, то этим он сознательно или бессознательно соглашается с действиями врача. Очевидно, что если он не хочет быть загипнотизированным, то это не произойдет, как бы ни старался гипнотизер.

Вопрос подавления воли в гипнозе поставлен некорректно. Правильнее сказать, что сомнамбула либо «хочет» так, как хочет гипнотизер, и ее противоположные желания слабо проявляются или вовсе выключаются, либо же она ничего не хочет, то есть в ней нет волевой деятельности противопоставленной внушению, а также нет противоположных желаний. Сомнамбула воспринимает свои действия как совершающиеся помимо ее воли (Шерток, 1992, с. 85).

К сожалению, когда хотят сказать о насилии и принуждении или духовном рабстве личности, используют понятия «гипноз» и «внушение». Однако гипноз, в отличие от наркоза, нельзя обвинить в нелегальном и вооруженном вторжении в личность. Практика показывает, что в гипнозе не подавляются защитные механизмы «Я», они действуют, действуют еще более интенсивно, но уже в форме сопротивления. Леон Шерток утверждает, что загипнотизированный, к счастью, сам часто принимает меры предосторожности, проявляя защитную тактику. Субъект с хрупким «Я», чувствующий опасность для своей личности, обладает достаточными защитными тенденциями, чтобы вступать или не вступать в гипнотические отношения. Но, даже вступая в такие отношения, он никогда не становится абсолютным автоматом: механизм защиты и сопротивления полностью не выключается.

И наконец, последнее. Нередко можно услышать, что гипнотизация ослабляет волю. Психолог Ленинградского университета В. А. Часов, исследовавший эту проблему, говорит: «Увеличение подчиняемости, развитие слабоволия при лечении внушением установить не удавалось» (Часов, 1959, с. 16).

Гипермнезия

Гипносомнамбулизм способствует обострению способности к припоминанию.

Эксперименты с гипносомнамбулизмом подтвердили уже существующие догадки, что все впечатления, которые мы получаем в течение жизни, оставляют следы в нашем мозгу. Такие следы незаметны, и мы не подозреваем о них, потому что этому мешают новые впечатления, однако они существуют и забытое иногда всплывает в нашей памяти. В гипносомнамбулизме легко припоминаются фамилии лиц, с которыми когда-то был знаком; имена врачей, которые когда-то лечили; стихи, которые в детстве учил; с необыкновенной живостью припоминаются подробности местности, которые некогда случайно видел, или факты, которым был свидетелем, и т. п.

Мориц Бенедикт, узнав, что доктор Гейкок, живший во времена Иакова I, в состоянии сомнамбулизма говорил прекрасные проповеди и свободно выражался по-гречески, хотя в обычном состоянии знал этот язык плохо, спросил у известного датского магнетизера Дана Карла Хансена, с которым был дружен, как говорят, домами, не случалось ли ему наблюдать, чтобы сомнамбулы говорили на иностранном языке, которого бы наяву не знали. Хансен привел случай, происшедший с одним английским офицером в Африке, который в сомнамбулизме неожиданно запел песню на непонятном для окружающих языке. Сам он тоже не догадывался, какой это был язык. Оказалось, что это валлийский язык, который он слышал в детстве, а потом забыл (Бенедикт, 1880, с. 23).

К слову сказать, в гипносомнамбулизме могут быть воспроизведены не только забытые языки, события и сны, но и события из патологической жизни, то есть содержание бреда, связанного с болезнью, а также выдуманные. Любопытный случай был отмечен Форберс-Уинслоу (Forbers-Winslow) в сочинении «О темных болезнях мозга и души». Вот что он пишет. В начале XIX века в одном из немецких городков на Рейне молодая неграмотная служанка, находясь в горячке, вдруг заговорила по-латыни, по-гречески и на иврите. Немало этому удивившись, но еще больше тому, что она говорила на арамейском [133] языке, на котором были написаны комментарии к Библии, ее лечащий врач решил найти разгадку этому чуду из чудес. После долгих поисков ему удалось установить, что в девять лет его пациентка жила в доме раввина, который читал вслух книги на разных языках, в то время как она спала в соседней комнате. Выздоровев, женщина снова забыла все произнесенные ею слова. Таким образом, содержание этих книг зафиксировалось у девушки в памяти помимо сознания (там же, с. 15).

Еще пример. В медицинской газете, вышедшей в 1853 году, было напечатано о безграмотном кузнеце из деревни близ Данцига, который, находясь в сомнамбулизме, повторял слово в слово многие места из Библии, однако в обычном состоянии сделать это не мог. Это еще одно свидетельство того, что объем памяти сомнамбул за счет подсознательной сферы многократно увеличивается, что позволяет владеть архивом бессознательной памяти. Если в сомнамбулизме можно постигать то, что неизвестно в состоянии бодрствования, значит, нет абсолютной границы между тем, что хранится в нашей «бессознательной» памяти, и тем, что присутствует в нашем сознании в данный момент. За границами нашего сознания есть и воспоминания, и восприятия, и размышления, и всеми этими сокровищами владеют сомнамбулы.

Из этих историй напрашивается вывод: если сознание «дремлет» и внимание рассеяно или, наоборот, углублено в себя, мы все равно автоматически воспринимаем среду, и не только зрением, но и слухом, обонянием, всеми чувствами. Таким образом, все, что мы узнаем от рождения (а теперь считается, что и до рождения), записывается в подсознании. Эти случаи подтверждают известное: наша память хранит во сто крат больше того, что мы можем воспроизвести в обыденных обстоятельствах.