ЛСД психотерапия

Через несколько лет, спустя долгое время после того, как он прекратил свои ЛСД сессии, он переутомился, работая над каким-то проектом. На протяжении нескольких месяцев он недосыпал, пил много кофе и выкуривал две пачки сигарет в день. Во время восстановительного периода после сердечного приступа ему попалась книга Эрнста Геккеля «Художественные формы в природе» (Ernst Haeckel, Art Forms in Nature (35)), в которой были иллюстрации, изображающие различные формы жизни в эволюции. Он был поражен, когда, просматривая книгу, он узнал многие из форм, которые были такой важной частью его ЛСД сессий. В одно мгновение он понял природу процесса, который он не завершил. Как одному из близнецов ему пришлось столкнуться с особой проблемой, связанной с симметрией во время его эмбрионального развития. Его переживания разных стадий его внутриутробной жизни на ЛСД сессиях были связаны с определенными животными формами в соответствии с биогенетическим законом Геккеля. 2 Он понял, что сердце как несимметричный орган представляет собой особую проблему в процессе развития эмбриона. Именно на уровне основ геометрии природы Артур обнаружил глубочайшие корни своего интереса к математике, симметрии и геометрическим формам.

В некоторых случаях ЛСД пациенты осознают, что некоторые из их симптомов, отношений или моделей поведения являются проявлением какой-то архетипической структуры. Полная переживательная идентификация с различными архетипическими существами может привести к разрешению таких проблем. Иногда энергетические формы имеют настолько инопланетное качество, что поведение ЛСД субъектов напоминает то, что иногда называют одержимостью бесами. В таких случаях терапевтическая процедура может приобретать черты экзорцизма в том виде, в котором он практиковался в средневековой церкви, или обряда изгнания злых духов в культурах аборигенов. Такие ситуации могут потребовать много усилий со стороны как пациента, так и терапевта. Следующая история является наиболее ярким примером этого явления, который я когда-либо наблюдал; этот случай отличается от других подобных эпизодов тем, что пациент забыл о большей части процесса.

Когда я работал в Психиатрическом Исследовательском центре Мэрилэнда, меня пригласили на конференцию персонала в Госпитале Спринг Гров. Один из психиатров представил нам случай Флоры, двадцативосьмилетней незамужней пациентки, которую госпитализировали более 8 месяцев назад, и все это время держали в отделении для буйных пациентов. Были применены все доступные методы терапии, включая использование транквилизаторов, антидепрессантов, психотерапия и трудовая терапия, но они все не принесли никакой пользы. Ей грозило провести остаток жизни в психиатрической лечебнице. У Флоры было одно из наиболее сложных сочетаний симптомов и проблем, которое я когда-либо встречал в своей психиатрической практике. Когда ей было шестнадцать, она вступила в банду, которая совершала вооруженные ограбления, в ходе которых погибло несколько ночных сторожей. Когда банду арестовали, Флора провела четыре года в тюрьме как водитель машины, которая увозила налетчиков с места преступления, после чего ее отпустили под честное слово. Во время следующих неспокойных лет она стала принимать разнообразные наркотики. Она была алкоголичкой и героиновой наркоманкой и часто использовала высокие дозы психостимуляторов и барбитуратов. Ее острая депрессия была связана с жестокой суицидальной склонностью; она часто хотела сорваться в своей машине с обрыва или врезаться в другой автомобиль. Она страдала от истерической рвоты, которая часто начиналась в ситуациях, когда она была эмоционально встревожена. Возможно, самой мучительной из ее жалоб был болезненный лицевой тик, «tic doloreux», из-за которого нейрохирург Джон Хопникс предлагал ей операцию на мозге, которая заключалась в обрезании нескольких нервов. Флора была лесбиянкой и страдала из-за этого от острого чувства вины; она никогда не вступала в гетеросексуальные отношения. Кроме того, она была осуждена за то, что серьезно ранила свою подружку и соседку, пытаясь почистить пистолет под действием героина.

В конце конференции в Спринг Гров лечащий врач спросил доктора Чарльза Сэвэджа и меня,  что мы думаем насчет того, что применить для лечения этой пациентки ЛСД психотерапию. Для нас это было очень трудным решением из-за того, что это было время пика национальной истерии, касающейся ЛСД. У Флоры в тот момент уже были судимости, она имела доступ к оружию, и у нее были ярко выраженные суицидальные наклонности. Мы все хорошо понимали, в такой ситуация вероятность того, что у пациентки после сессии могут возникнуть серьезные проблемы, достаточно велика, и что в этих проблемах общественность не задумываясь обвинит препарат, закрыв глаза на то, в каком состоянии она находилась до проведения терапии, что, конечно же, предоставит новые аргументы противниками использования психоделических препаратов. С другой стороны, все остальные методы ей не помогли, и ей грозило пожизненное заключение в психиатрической лечебнице. В конце концов, мы решили включить ее в нашу ЛСД программу, полагая, что ее безнадежная ситуация оправдывает риск.

Первые две ЛСД сессии Флоры мало отличались от многих других, которые я провел в прошлом. Она столкнулась с множеством сложных ситуаций из своего нелегкого детства и постоянно переживала сцены борьбы в родовом канале. Она смогла связать свои жестокие суицидальные наклонности и болезненный лицевой тик с определенными аспектами родовой травмы, и ей удалось разрядить огромное количество интенсивных эмоций и физического напряжения. Несмотря на это, терапевтические улучшения были минимальными.

На ее третьей ЛСД сессии в течение первых двух часов ничего особенного не происходило; ее переживания были похожи на те, которые были у нее на первых двух сессиях. Но вдруг она начала жаловаться на то, что болезненные судороги в лице стали невыносимыми. На наших глазах лицевые спазмы невероятно усилились, и на ее лице застыло выражение, для описания которого лучше всего подходит выражение «маска зла». Она начала говорить низким мужским голосом, и все в ней изменилось настолько сильно, что я не мог найти никакой связи между ее нынешним видом и ее обычной внешностью. В ее глазах было выражение невероятной злобы, ее пальцы были сведены судорогой и выглядели как когти.

Чуждая энергия, которая поработила ее тело и голос, представилась как дьявол. «Он» повернулся прямо ко мне, приказывая мне оставить Флору в покое и больше не пытаться помочь ей. Она принадлежала ему, и он накажет любого, кто посмеет вторгнуться на его территорию. То, что было потом, было чистой воды шантажом, серией зловещих описаний того, что случится со мной, моими коллегами и всей нашей программой, если я откажусь повиноваться. Трудно описать ту жуткую атмосферу, которая царила в лечебной комнате в тот момент; можно было почувствовать неощутимое присутствие чего-то чужого. Шантаж подкреплялся тем, что пациентка  упоминала конкретные факты, о которых она знать не могла.

Я оказался в состоянии значительного эмоционального стресса, который имел метафизические масштабы. Хотя я и раньше наблюдал подобные проявления на некоторых ЛСД сессиях, они никогда не были столь реалистичны и убедительны. Мне было трудно контролировать свой страх и желание ввязаться, как я чувствовал, в активный поединок с присутствием непонятно чего. Я обнаружил, что судорожно вспоминаю, есть ли в нашем медицинском инвентаре распятие. Рациональное зерно в этой идее заключалось в том, что в данный момент, очевидно, проявился некий архетип, и что крест в этих обстоятельствах мог бы оказаться особым архетипическим средством помощи.

Вскоре я понял, что мои эмоции, будь то страх или агрессия, делали эту сущность более реальной; я подумал о сценах из фантастических книг, в которых чужое существо питалось эмоциями людей. В конце концов, я понял, что мне необходимо было оставаться спокойным и целостным. Я решил войти в медитативное состояние, взял сведенную судорогой руку Флоры и попытался обратиться к ней такой, какой я знал ее раньше. В то же время я пытался визуализировать сферу из света, накрывающую нас обоих, что интуитивно казалось мне наилучшим решением. Так прошло около двух часов реального времени; по моим субъективным ощущениям, это были самые долгие два часа в моей жизни, исключая часы моих собственных психоделических сессий.