Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков

Таким образом, Плеханов понимал диалектику не так, как Ленин. И именно эту разницу между Плехановым и Лениным замалчивал Деборин. Что касается Ленина, то вот еще «два афоризма»: «1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще), более с вульгарно-материалистической, чем с диалектиктически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь а limine [с порога] отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая с в я з ь и п е р е х о д ы всех и всяких понятий.

2. Марксисты критиковали (в начале ХХ века) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски» [43].

То, что что «диамат» есть вариант вульгарного материализма, теперь уже стало общим местом. Но «вульгарным материализмом» пытаются представить и позицию Ленина в «Материализме и эмпириокритизме», где он по сути критикует махизм и агностицизм с точки зрения материализма вообще . Но Ленин всегда отличал конкретную форму материализма – материализма Маркса от материализма вообще. И это отличие у него углубляется и конкретизируется в особенности в результате внимательного прочтения Гегеля.

Чтобы понять динамику философских взглядов Ленина, стоит сравнить широко известное определение материи, данное им в «Материализме и эмпириокритицизме» с тем, что он даёт в «Философских тетрадях». Если в 1908 году он определяет материю предельно широко – в рамках основного вопроса философии, то в «Философских тетрадях» речь идет об «углублении понятие материи до субстанции» [44]. В первом случае для Ленина, как и любого материалиста важно показать, что материя есть объективная реальность, а сознание ею порождается и от нее зависит. Во втором случае ему важно понять, как именно материя порождает сознание. И здесь без гегелевской диалектики и без спинозовского понятия субстанции никак не обойтись. А потому на этот вопрос, согласно Ленину, может ответить не любой, а именно диалектический материализм. Причем не там, где идет речь о диалектике природы, а там, где речь идет о диалектики истории, социальной жизни.

Здесь стоит напомнить, что единственное упоминание «материи» у Маркса связано с понятием субстанции: материя есть субъект всех своих изменений. «Углубить» понятие материи до понятия субстанции – это как раз и значит положить в основу человеческого мышления деятельность, труд. Материалистическое понимание истории практически реализует эту идею.

В результате именно в «Философских тетрадях» Ленин критикует Плеханова за уступки вульгарному материализму. Но кто впоследствии знал об этом? Все это старательно замалчивалось и деборинцами, и «большевиками». Поэтому только после 1931 года Ленин и его работы стали фигурировать как основополагающие.

Здесь стоит еще раз напомнить, что автор “Диалектического материализма” до 1931 года Ленина оригинальным философом не считал, и только после известного постановления ЦК КПСС “О журнале “Под знаменем марксизма”” признал наличие “ленинского этапа” в развитии марксизма и марксистской философии. До того Деборин считал Ленина-философа “учеником Плеханова”. “Als Philosoph, – писал он, – ist Lenin allerdigs der Schuler Plechanovs, was er selbst wiederholt erklart” [45]. До указанного постановления он стремился к тому, чтобы примирить Ленина и Плеханова на основе своеобразного “принципа дополнительности”. Деборин писал: “Плеханов в первую очередь теоретик, Ленин, напротив, прежде всего практик, политик, вождь” [46]. Это, конечно, делало честь Ленину как “вождю”, но в области теории, в том числе философии, оставляло место для безраздельной монополии Деборина и его последователей Луппола, Карева, Стэна, Асмуса, а также Левита, Гоникмана, Баммеля и Столярова. Философов из большевиков-ленинцев, как уже говорилось, в то время вообще еще не было.

Но и после 1931 года приоритетной ленинской работой в области философии считался лишь “Материализм и эмпириокритицизм”. Хотя Деборин уже не играл ведущей роли в советской философии, те, кто сменили его на “философском фронте”, за рамки диаматовской парадигмы нисколько не вышли. У победивших противников Деборина по своему типу, сути и основному характеру “марксистская”, теперь уже “марксистско-ленинская”, философия оставалась “диаматом”, то есть учением о мировой материи в её “вечности, бесконечности и развитии”. Они, правда, добавили к “диамату” некую сумму фраз о необходимости поставить философию на службу практике, построению социализма в СССР, но это не изменило ситуацию в целом. А потому считать Ильенкова последователем Деборина, это все равно, что считать Ленина верным “учеником” Плеханова.

Итак, Плеханов понял диалектику не как Логику, т.е. не по-гегелевски. А он понял ее как общую теорию развития. Это в лучшем случае. Но если из этой “общей теории развития” исключить развитие мышления, то такая теория превращается в побрякушку, в некую абстрактную систему фраз, к чему и свелась диалектика у Деборина и представителей его школы. Она превращается в науку о “мире в целом”, в своеобразную метафизику, на манер «онтологии» Х.Вольфа, только с постоянным приговариванием, что “все развивается”. Поэтому она так легко в “онтологию” у нас и превратилась, о чем уже было сказано, как только стало необходимым изменить номенклатуру в связи с изменившейся конъюнктурой, т.е. отказом от “марксизма-ленинизма”. И теперь у нас официально основными философскими дисциплинами стали “онтология” и “гносеология”, хотя по сути это тот же самый “диамат”.

Но Ильенков никогда этой терминологией не пользовался. И не пользовался ею по принципиальным соображениям. Он, как и Ленин, предпочитал говорить о материализме и диалектике. Здесь Ильенков был по существу один и расходился даже с теми, кто его в общем и целом поддерживал и кто тоже пытался опереться на “Философские тетради” Ленина. В частности, академику Б.М. Кедрову доставалось от других академиков за то, что тот сочувственно ссылался на «Философские тетради» Ленина, где последний замечал, что “сознание не только отражает мир, но и творит его”. Академики говорили, что в этом месте Ленин пересказывает Гегеля, а не выражает собственное мнение. И, тем не менее, Кедров, который первым выступил против “онтологизации” диалектики, не согласился с Ильенковым, когда тот пытался ему внушить, что в марксизме нет не только “своей” онтологии, но и “своей” гносеологии. На это Кедров возражал и говорил, что Ильенков здесь “увлекается”.

“Онтология” по сути есть возврат к докантовской метафизике, а “гносеология” – к локковско-юмовской теории познания, потому что первая трактует о бытии вне всякого сознания, а вторая – о познании безотносительно к бытию. И это даже не “назад к Канту”, а “назад к Вольфу”. Таким образом, бывшая советская философия, «онтологизировав» диалектику, утратила даже те завоевания, которые связаны с немецкой классикой от Канта и до Гегеля. Но как раз этой традиции Ильенков придавал особое значение и знал ее блестяще. И не просто знал, а смог сделать метод Гегеля своим собственным методом.

И еще одно замечание. Деборин, очевидно, чтобы придать вес своему «Диалектическому материализму», поместил в издании 1922 года предисловие, написанное Плехановым. [47] Но при чтении этого предисловия создается странное впечатление, что оно писалось независимо от текста книги Деборина. В предисловии не упоминается даже имя последнего. Плеханов здесь пишет просто про свое. Но именно здесь становится наиболее явной связь плехановского диалектического материализма с французской философией ХVIII в. О диалектике в этом «предисловии» Плеханова ни слова. И так же выглядят исторические корни «диалектического материализма» у Деборина. «Диалектический материализм, – пишет он, – примыкает к французскому и представляет дальнейшее развитие последнего» [48]. Выходит, что вся немецкая классическая философия от Канта и до Гегеля, к «диалектическому материализму» не имела никакого отношения. Но как раз в этом и состоит суть той критики, которую мы находим у Ленина в адрес Плеханова и Деборина.