Секреты поведения людей

“Постепенно вскрывается специфика длительного матча, когда в отдельные моменты время словно останавливается, и очень непросто бороться с этим ощущением безвременья.

Оба тренера уже с утра напряжены и неприветливы друг с другом. Даже не сделали попытки найти тему для «сближающего» разговора. Понимают, что дело не в их отношении друг к другу, отношения в целом нормальные, по крайней мере — неплохие. А в том, что прошедшие четыре дня отразились на их состоянии и настроении, и они оказались не способны в интересах дела не только регулировать себя, но даже скрывать эти симптомы”.

275. Закон “уклончивой категоричности”

Эта методика поведения вполне могла бы носить имя Бенджамина Франклина (1706–1790), американского ученого, дипломата, тонкого и прозорливого политика, философа, мудреца, мыслителя.

Рис. Ж. А. Гудон. Портретный бюст Бенджамина Франклина. Терракота, 1778

Вот его собственные слова, написанные им о себе в “Автобиографии”.

“Я взял себе за закон вообще воздерживаться от прямых возражений на высказанное кем-либо другим мнение и от каких-либо категорических утверждений со своей стороны. Я запретил себе употребление таких слов, содержащих категорические нотки, как «конечно», «несомненно» и т. п. и заменил их в своем лексиконе выражениями: “представляю себе”, «предполагаю», “полагаю, что это должно быть так или эдак” или “в настоящее время мне это представляется таким образом”. Когда кто-нибудь утверждал нечто, безусловно ошибочное с моей точки зрения, я отказывал себе в удовольствии решительно возразить ему и немедленно показать всю абсурдность его предположения и начинал говорить о том, что в некоторых случаях или при определенных обстоятельствах его мнение могло бы оказаться правильным, но в данном случае оно представляется или кажется мне несколько несоответствующим и т. д. и т. п.

Вскоре убедился в пользе этой перемены в манерах; разговоры, в которых я принимал участие, стали протекать значительно спокойней. Скромная форма, в которой я стал предлагать свои мнения, способствовала тому, что их стали принимать без возражений. Ошибившись, я не оказывался теперь в столь прискорбном положении, как раньше, а будучи правым, гораздо легче брал верх под ошибочным мнением других тем, что признавал и за собой их ошибки.

Подобная тактика, которую поначалу я усваивал не без некоторого насилия над своей естественной склонностью, со временем стала столь необременительна и столь привычна для меня, что, наверное, за все последующее пятидесятилетие никто не слышал, чтобы из моих уст вышло какое-либо заявление в непререкаемой догматической форме”.

276. Закон “укола в самолюбие”

В жизни каждого человека есть эпизод или событие, о котором не хочется помнить. Показавшись раз в невыгодном свете, мы весь последующий период стараемся стереть из памяти ту неловкость или ту стыдом исполненную ситуацию, в которой мы то ли по своей, то ли по чужой воле оказались, вытравить тот горький осадок, что неприятен для нас, раздражающ и даже болезнен.

Трудно не признать, что в таком состоянии люди особенно чувствительны ко всякой колкости в эти свои свербящие и моющие места. Поскребите здесь, посыпьте немного солью, надавите чуточку. Опытный манипулятор в такой игре никогда не проиграет.

Недостатка в примерах на сей счет нет и никогда не будет. Мне же хочется привести частную версию подоплеки возникновения известного Постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград». Исходит она от литературоведа Бориса Бялика, и, судя по канве событий, похоже, что он знал об этой истории больше других.

“Писатель Михаил Зощенко написал для детей рассказы о Ленине. В одном из них была такая сцена: Ленин подходит к своему кабинету. Часовой останавливает его и требует пропуск. Владимир Ильич ищет пропуск по своим карманам. Его же спутник (кажется, на беду, человек с усами) грубо и резко говорит красноармейцу: “Ты что, не видишь, кто идет? Это же сам Ленин!” Владимир Ильич наконец находит пропуск и вступается за красноармейца: “Вы, товарищ, поступили совершенно правильно.

Вы стоите на часах, и ваша обязанность проверять пропуска невзирая на лица”.

Малоизвестная ленинградская писательница отправила Сталину донос, истолковывающий эпизод из рассказа Зощенко как антисталинский: мол-де Зощенко противопоставляет доброту и справедливость Ленина резкости и неотесанности его спутника, в котором легко узнать Сталина. Сигнал бдительной писательницы попал в цель; Сталин помнил ленинское высказывание о его грубости и нетерпимости. Вождь решил наказать Зощенко и нашел повод: в одном рассказе Михаила Михайловича описывается обезьяна, живущая в зоопарке, — писателя обвинили в том, что, по его мнению, обезьяне в клетке живется лучше, чем советскому человеку. Сталин произнес на Политбюро разгромную речь о Зощенко, несколько раз назвав его «сволочью». На основе этого секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов составил постановление, включив в него, по указанию Сталина, еще и поэтессу Ахматову.

Незадолго до этого, в том же 1946 г., Анну Андреевну приветствовали овацией в Политехническом и торжественно встречали в Союзе писателей, где Павел Антокольский воскликнул: “Приезд Ахматовой в Москву — крупнейшее событие после победы над Германией!”

Сталина, не терпевшего чужой славы, особенно, если она приходила к человеку не из его рук, раздражала такая популярность. Зощенко клялся друзьям и знакомым, что он даже в мыслях не держал Сталина, поэтому постановление было для него и неожиданным, и незаслуженно обидным”.

Уколотой оказалась и А. А. Ахматова. Княгиня поэзии узнала о начинавшейся кампании весьма необычным, но характерным для нее путем. Она рассказывала Лидии Чуковской, что на следующий день после появления в газетах постановления ей по каким-то делам нужно было зайти в Союз писателей. В это утро она, как водится, газет не видела и потому никак не могла понять, что происходит: каждый, кто попадался ей навстречу, бросался от нее прочь, а одна женщина так просто разрыдалась. Выйдя из здания Союза, она купила селедку. А по дороге домой увидела на противоположной стороне улицы Зощенко. Он пересек улицу, подошел к ней и, явно чем-то расстроенный, сказал: “Анна Андреевна, что делать?” Она, не понимая, о чем он говорит, но зная о его личных неурядицах (хотя, как они могли касаться ее, не могла взять в толк), подумала, что именно этим объясняется его подавленное состояние, и стала утешать: “Надо вынести, это надо вынести”. Впоследствии Зощенко с благоговейным ужасом вспоминал, как невозмутимо она держалась. Вернувшись домой и развернув рыбу, Ахматова поняла, о чем шла речь. В газете, которой она воспользовалась как оберткой, было напечатано постановление ЦК.

Так вот, уколотой оказалась и Ахматова. И она знала и чувствовала за что. В 1917 г. Ахматова написала стихотворение, которое произвело глубокое впечатление на ее соотечественников и которое в Советском Союзе если и печаталось, то, как правило, без первых восьми строк:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской Церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие свое,

Как опьяневшая блудница,

Не знала, кто берет ее,

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: <Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид>.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.