Секс в кино и литературе

Все подобные опасения несостоятельны с научной и практической точки зрения. Если у мальчика головка члена плотно закрыта крайней плотью, то никакой песок внутрь не попадёт. Если же головка легко обнажается, то ничего не стоит промыть внутренний листок крайней плоти. Что касается мошонки, то она устроена по принципу радиатора: в холоде она подтягивается, чтобы предотвратить переохлаждение яичек, а чем жарче воздух, тем больше тепла она отдаёт. Африканские дети бегают целыми днями голыми и, как показала тысячелетняя история, жаркое солнце отнюдь не делает их бесплодными и сексуально неполноценными. Ношение тесных плавок не только не способствует правильному функционированию яичек, но и вредит ему.

Полезность же пребывания детей на нудистском пляже, где все загорают и купаются нагими, объясняется, прежде всего, психологическими причинами. Дети привыкают к наготе, своей и чужой; они научаются видеть особую красоту полностью обнажённого человеческого тела, не стыдясь её. Наблюдения, сделанные на нудистском пляже, могут дополнить знания, полученные любознательным мальчиком (“юным учёным”), изображённым на голландском плакате в новелле Давенпорта. Подобные дети никогда не станут визионистами или эксгибиционистами (так называют девиантных людей, подглядывающих за нагими женщинами или, тех, кто, внезапно появившись из-за укрытия, демонстрирует им собственные гениталии).

Словом, пропаганда нудизма в новеллах Давенпорта представляется сексологу вполне оправданной и психогигиенической.

В целом же, принцип альтруистического гедонизма, царящей в симпатичной семье из этой новеллы, бесспорно, может быть положен в основу, как полового воспитания, так и воспитания вообще.

Трудный подросток Джеремия стал объектом педагогических забот Расмуса, а также фру Оверсков, матери Адама и Питера. Пока что он весьма далёк от совершенства и, в частности, ворует деньги у своей воспитательницы. Расмус, однако, видит и явно обнадёживающие признаки: подражая новым друзьям, Адаму, Кристиану и Питеру, Джеремия усваивает их культурный лексикон.

“– Сродство дружбы, – сказала фру Оверсков. – Кажется, ты прав. Я тем временем, учусь вытаскивать из бумажника ровно столько банкнот, чтобы создавалось впечатление, будто ничего не произошло”.

Труднее всего привить Джереми цивилизованные манеры; очень уж энергично он их отвергает.

«– Я пробовала застольные манеры. <…> Как бы случайно болтала с ним о том, что знать какие-то простые повседневные вещи обходится дешевле, чем невежество. Моряк знает свои узлы и лини, солдат – команды, а молодой человек – застольные манеры. Я говорила, что у нас с Питером и Адамом такое правило: пока чему-то учишься, оно является самым важным на свете до тех пор, пока не станет твоей второй натурой. Мы это в игру превратили – с карточным столиком, приборами и тарелками. Ломоть морковного пирога был у нас бифштексом. Меня посетило вдохновение, и я предложила ему меняться: он научит меня чему-нибудь в обмен на то, чему научу его я.

– И чему, Гертруд, он тебя научил?

– Воровать в магазине “Ирма”».

Те теплота и терпение, с которыми фру Оверсков и Расмус, возятся с мальчиком, дают уверенность в том, что они своего добьются, и он станет настоящим человеком.

Дети сексуальной революции

В новелле “Кардиффская команда” полно секса, масса доброжелательства и любви, хотя само это слово произносится крайне редко. Герои новеллы – парижане “Уолт и Сэм, обоим по двенадцать, друзья, похожие на братьев. <…> Аккуратные летние стрижки, белые футболки, линялые джинсовые бриджи, как у Андре Агасси, адидасы, толстые белые носки, спущенные на лодыжки; отхлёбывают кока-колу”.

Оба сидят в кафе на Плас Альма. “Сэм снял травинку с воротника Уолта, ухмыляясь, подталкивает того ногой под столом. Уолт, самоуверенный и счастливый, выудил какой-то крохотный листик из волос Сэма. У каждого по ухмылке”. Судя по мимике и жестам, оба демонстрируют друг другу следы их пребывания в укромном месте на лоне природы, где они занимались сексом или же имитировали его. Когда к ним за столик подсел их ровесник Сайрил, Сэм и Уолт тут же посвятили его во все свои тайны.

Ему сообщили, что“мать Сэма – художница, а Уолта – пишет о живописи, философии и о чём только не пишет; что Сэм и Уолт, – незаконнорожденные ублюдки; что секс – это что-то вроде секретной игры, и очень весёлой; что мама Уолта пишет со своим ассистентом Марком научную работу о картине Робера Делонэ “Кардиффская команда”; <…> что у матери Сэма есть клёвый друг по имени Кристофер – он норвежец и плохо говорит по-французски, зато росту в нём семь футов и он симпатичный; что все они сполна пользуются домиком в деревне по выходным, где можно бегать голышом по саду; <…> что древние греки любили и мальчиков, и девочек; что у Пенни (матери Уолта), Дэйзи (матери Сэма) и Марка нет ни автомобиля, ни телевизора; <…> что существует фильм и запись поэта Аполлинера; что по каким-то причинам – тут они ухмыльнулись – Сэм и Уолт посещали то одну школу, то другую, ни в одной не задерживаясь подолгу, и учились в основном у собственных матерей да время от времени у репетиторов вроде Марка; что однажды у них была репетиторша, но через неделю, уязвлённая до глубины души, сбежала…”.

Марк Бордо и познакомил Сайрила с его новыми друзьями. Этот восемнадцатилетний юноша был просто кладезем премудрости – учил латыни, знал греческий, писал французские стихи, мог назвать любое растение, разбирался в искусстве, особенно в живописи и в литературе, и был прекрасным педагогом. Отец Сайрила, человек, обладающий большим весом в финансовых кругах Франции и Европы, отдал сына на обучение Марку. В школе в это время были летние каникулы, жена бизнесмена удрала с любовником, а сам он не мог уделять своему отпрыску достаточного внимания. В качестве компенсации к Сайрилу был приставлен шофёр с автомобилем; если возникали какие-то проблемы, то мсье Бордо мог связаться с личным секретарём своего нанимателя.

“– А что они делают, – спросил Сайрил, – мсье Бордо с твоей матерью?

– Ну, – ответил Сэм, отвечая за Уолта, чей рот был набит, – они вместе читают книжки, делают заметки, обсуждают прочитанное. Насчёт эпохи и стиля. Сидят очень близко друг к другу. Пенни вплетает свои пальцы в волосы Марка, а тот целует её в затылок. Марк ей печатает на машинке, книги приносит, ищет что-нибудь в библиотеках. А ближе к вечеру трахаются. Если у них получится ребёнок, мы с Уолтом будем менять ему пелёнки, присыпать тальком и брать с собой в разведку”.

Разведкой на их сленге называлось шастанье по улицам; восхищение всем неординарным и красивым (классной немецкой овчаркой, длинным мальчишкой в телефонной будке, чьим единственным одеянием были воздушные штанишки до колен, так низко съехавшие с бёдер, что бумажник, заткнутый одной половинкой сзади за пояс, стягивал их почти на самые ягодицы; его плоским как доска животиком и грязными босыми ногами; колесом обозрения Ферриса, да мало ли чем ещё?). Непременным развлечением обоих был эпатаж примерных граждан и членов добропорядочных семей. “Вчера мы вогнали в фонарный столб один костюм-тройку в котелке тем, что целовались и хватали друг друга за промежности. <…> Мы увлекаемся городской антропологией, анархией и сексом” , – так подытожила эта парочка свои любимые занятия в разговоре с Сайрилом.

Было бы несправедливым умолчать, что неугомонные тинэйджеры не очень-то церемонятся и со своими матерями, и с их любовниками. Уточним сначала, что Сэм – на самом деле Би и что это – девочка. Её демарш, принявший характер трансвестизма (переодевания в одежду противоположного пола), поначалу предназначался Марку. По его словам: “Когда я познакомился с Пенни, меня привели как домашнего жеребца, любовника, и мне давались поблажки, будто я невыдрессированный щенок”. Марк был настороже, поскольку Пенни предупредила его о присутствии в доме её сына. Когда, наконец, в их ласках наступил перерыв и Марк, облачённый в халатик Пенни, покинул её любовное гнёздышко, “…и – что я вижу? не одного отпрыска, а двоих в совершенно одинаковых жёлтых спортивных рубашках и нечестиво коротких джинсиках, с идентичными причёсками и босиком. Казалось, Пенни веселится, знакомя нас”.