Бамс!

Вечером давали салют из пушек. Небо над королевством было расцвечено изумительными волшебными узорами. Гремело десять оркестров, которые одновременно исполняли марш, вальс, мазурку, менуэт, польку, рок-н-ролл, танго, ча-ча-ча, танец маленьких лебедей и гимн королевства, но, как ни странно, не мешали друг другу. Они вели между собой разговор, играя то громче, словно приближаясь, то тише, как будто удаляясь. Мелодии сливались в какой-то фантастический гимн. Юля была в чудесном розовом платье.

— Нет, в голубом, — поправила рассказчика Юля.

— Хорошо, в голубом.

— Ив золотых туфельках, не забудь.

— Да, конечно, и в золотых туфельках. А Маша — в розовом и серебряных.

— А Зеленая?

— А Зеленая была в зеленом платье. Она распустила свои зеленые волосы, в которых так волшебно и удивительно мерцали болотные огоньки. И принцы из разных царств и королевств, приглашенные на бал, беспрерывно танцевали с Юлей, и с Машей, и с Зеленой… Ах, как это было замечательно!

Внимательно слушавшая сказку маленькая принцесса благосклонно улыбнулась, однако заметила: «Расскажи про принца, который танцевал с Юлей…»

Признаться, я сам не знаю, во что выльются эти истории, пришедшие неизвестно откуда. Куда направляются герои книжки?.. Одно утешение — идут, значит, живые. К тому же мы не первые, кто задается этим вопросом.

Светило математической науки и автор серьезных научных трудов Чарльз Лютвидж Доджсон не мог позволить себе публиковать под своим именем легкомысленные произведения. Поэтому появился Льюис Кэрролл.

Но как это случилось? Для ответа не нужны биографы, Чарльз обо всем рассказывает сам.

…1 июля 1862 года Доджсон прогуливался в верховьях Темзы с детьми своего коллеги Генри Джорджа Лидделла и по просьбе одной из его дочерей — девятилетней Элис Лидделл, любимицы писателя, — рассказал им придуманную на ходу историю о приключениях маленькой девочки в Подземной стране, куда она попала, провалившись в нору Белого Кролика. Элис, ставшая героиней этой импровизации, попросила ее записать. Этим Доджсон занимался в течение нескольких месяцев. На Рождество он подарил Алисе рукописный вариант сказки. Потом, по совету друзей, Доджсон переделал книгу для более широкого круга читателей, добавив туда еще несколько историй, рассказанных знакомым детям. В результате в 1865 году выходит в свет «Алиса в стране чудес» — знаменитая книга-загадка, полюбившаяся многим поколениям…

Меня не оставляет в покое эта легкомысленная, простая до странности ситуация: стоит только изложить на бумаге выдумку, сорвавшуюся с языка, и сказка готова. Взрослая литература так, по-моему, не делается. Тут не обязателен живой контакт автора со слушателем. Во всяком случае, сочинитель обычно не рассказывает будущему читателю смешных и страшных историй, а тот не просит их записать. Между тем детская литература зачастую возникает из «абракадабры», устных историй, которые как бы ненароком, без далеко идущих творческих намерений, взрослый рассказывает совершенно конкретному ребенку. А тот дополняет, уточняет (и запоминает) услышанное от взрослого (обеспечивая «опытно-экспериментальную проверку»). А стечение обстоятельств заставляет рассказчика перенести выдумку на бумагу и стать писателем. Вот она, закономерность.

Ну, конечно, не всякий рассказчик через это проходит. И не всякая выдумка годится для сказки. Но все же, все же…

«Все любопытственнее и любопытственнее».

Что за человек был этот доктор Доджсон? У некоторых биографов он предстает совершеннейшим чудаком. Поселился в небольшом доме с башенками и стал достопримечательностью Оксфорда, где преподавал. Отличался странной внешностью: «легкая асимметрия лица, один глаз несколько выше другого, уголки рта подвернуты — один вниз, другой вверх». Говорили, что он левша, которого в детстве вынудили писать правой рукой. Точно известно, что Доджсон был глух на одно ухо и сильно заикался (но будто бы в компании детей заикание проходило). Знакомств избегал. Часами гулял в одиночестве. Тяготился преподавательской рутиной (читал лекции студентам отрывистым, ровным, безжизненным тоном). Страдал бессонницей. По ночам, чтобы чем-то занять себя, придумывал математические головоломки и решал их в темноте. Постоянно что-то изобретал. Шахматы для путешественников, где фигуры держались на доске с помощью маленьких выступов; приспособление, чтобы писать в темноте, названное им «никтограф»; бесчисленные игрушки и сюрпризы; заменитель клея; способы проверки деления чисел на 17 и 13 и прочее, прочее…

Страстным увлечением всей его жизни была фотография. Он снимал знаменитостей: поэта Теннисона, великую актрису Эллен Терри, физика Фарадея… Но больше всего Чарльз Лютвидж Доджсон любил запечатлевать на пленке детей, общество которых предпочитал компании взрослых. Недаром он признан лучшим из детских фотографов XIX века. Сохранились фотоснимки Элис-Алисы, по просьбе которой была написана ставшая бестселлером книга. На фотографии 1859 года мы видим золотистый июльский полдень. Алисе семь лет. Она, босая и в шутку одетая как попрошайка, стоит у стены, поставив одну ногу на ее выступ. В фотостудию Доджсона на верхнем этаже его дома вела дубовая лестница. Элис Лидделл на склоне лет вспомнила: «Гораздо интереснее, чем фотографироваться, было получить доступ в темную комнату и смотреть, как он проявляет большие стеклянные пластины…»

Профессор был холост, но все же трудно понять, как он столько всего успевал: читать лекции, писать математические труды, иные из которых опередили свое время, изобретать, фотографировать и сочинять, как бы между делом, свои ставшие классикой сказки…

После смерти Кэрролла обвешали сомнительными ярлыками. Чудак, предпочитавший общество детей. Прелестных девочек из своего круга. Минни, Луи, Эдит, Энни, Люси, Роза, Грейс. Из этого делали выводы, не имевшие ничего общего с действительностью. Доктор Доджсон был обыкновенным мужчиной, отнюдь не застенчивым и не замкнутым. День напролет мотался по Лондону, обедал с богемными друзьями, наслаждался компанией женщин. А дети… Он никогда и не скрывал своей привязанности к ним, напротив, был предельно откровенен. Дети вырастали, и привязанность пропадала. «Я думаю, наверное, в девяти случаях из десяти моя дружба с детьми терпела крушение в тот решающий момент, „когда ручеек вливается в реку“…»

А разве у нас с детьми не так?

Сказка седьмая

Страшные истории в пионерском лагере

— Зелененькая, а у тебя мама есть?

— Во дает! Ну как же я без мамы!

— А как ее зовут?

— Будто не знаешь. Баба-яга — костяная нога.

— А папу как зовут?

— Кощей Бессмертный.

— Ой, это твой папа? А где он сейчас?

— Улетел в командировку.

— А братика твоего как зовут?

— Кощейчик. Во-он на той горе живет.

Ребята попросились к нему в гости.

Стали мы собираться.

Принц сам хотел ступу поднять, но, как всегда, слова волшебные перепутал. Потом на березу полез, Кощейчику меда собрать, еле отговорили. Потом Дружка позвал, который тоже мед любит, — мохнатого такого, косолапого, такого большого, что в Ёжкину ступу не поместится. Пока лесные гостинцы собирали, солнце уже высоко встало над родным болотом, комарики зажужжали. Юля с Машей успели во все игры переиграть. Наконец, с волшебным словом «крабле-бабле-бумс», мы поднялись в воздух и полетели к братику Зеленой.

По дороге, у горы, сделали остановку — чая попить. «С печеньем», — уточнила Юля, которой уже годика четыре. А может, меньше? Нет, когда было меньше, мы в основном по лесу гуляли, по опушке, которую она называла «пушкой» (заходить в чащу в сказке она побаивалась). И мы гуляли по опушке-пушке и собирали грибы, узнавая, какие можно кушать, а какие нет: