Способность любить

[304]

давали, и происходило это в тот период, который погре­бен глубоко в нашем сознании. Поэтому, когда приходит наша очередь так проявлять любовь по отношению к но­ворожденному, мы чувствуем себя неопытными любите­лями. Мы даже не понимаем, что то, что мы делаем, есть проявление любви. Мы кормим младенца, держим его в чистоте, тепле и сухости, защищаем от опасностей и ста­раемся, чтобы ему было удобно, но разве это любовь? Это совершенно очевидные вещи, которые нужно проде­лывать с малышом.

Но то, как мы делаем эти очевидные вещи, для ребенка становится первым и одним из важнейших выражений на­шей родительской любви. Во всей своей растительной жиз­ни: в еде, выделениях, во сне и в бодрствовании — во всех этих основных физиологических функциях, которые необ­ходимы, чтобы оставаться живым, ребенок зависит от нас. Без нашей помощи он ничего не может. И как мы сказали выше, на этой первой фазе своей жизни он не нуждается в любви. Он нуждается только в заботе.

Естественно, мы даем ему эту заботу. Всякий родитель, который не ответит этим на потребности беспомощного маленького существа, покажется нам неестественным ро­дителем.

Вопрос не в том, заботимся ли мы о младенце. Вопрос в том, как мы это делаем. Удовлетворяем ли его потребнос­ти? Или наши собственные? В этом первичном проявлении своей родительской любви совершаем ли мы акт перехода от давания к принятию? Манипулируем ли мы подсозна­тельно ситуацией, чтобы получить удовлетворение самим, а не дать его ребенку?

Нам часто говорили, что забота о ребенке в первые месяцы и годы его жизни определяет то, каким челове­ком он станет. Мы, как родители, очень хотим, чтобы он вырос здоровым, счастливым, способным, интересным, чтобы мы могли гордиться своим сыном или дочерью, чтобы из-за него — да, и это очень важно — уважали и нас, его родителей. Но очень часто уже в первых прояв­лениях своей любви мы ведем себя так, что впоследствии

[305]

будем испытывать неудовлетворение ребенком, если не просто боль и горе.

Посмотрим, как это происходит. Один из первых актов проявления нашей любви к ребенку заключается в том, что мы его кормим. Для ребенка пища ближе всего к любви, она приносит ему облегчение от голодных болей, приносит благословенный полный желудок. С самых первых часов жизни еда и любовь равны друг другу. И мы сами делаем все, чтобы уравнять их.

Еда равна любви

В отношениях со взрослыми мы демонстрируем это не менее ярко, чем в отношениях с людьми. Приглашая дру­зей на обед, мы не угощаем их тем, что сами едим в обыч­ный понедельник или вторник. Мы готовим что-нибудь необычное; отправляемся в специальный магазин, чтобы купить что-нибудь изысканное или не по сезону. И нагро­мождаем еду на стол. Мы заботимся не только о ее каче­стве, но и количестве.

Если гости хорошие, если они едят больше, чем хотят, и жалуются, что не могут встать из-за стола, мы довольны. И чем больше съели гости, тем успешней наш прием. Од­нако если они в первую очередь подумают о своем здоровье и комфорте и съедят лишь столько, сколько хотят, мы стра­даем. Мы столько сил вложили в этот обед, и вот чем они нам ответили! Наша еда, наша забота, все, чем мы вырази­ли свое отношение к ним, — все зря. Наше предложение любви отвергнуто.

Друзья могут пойти нам навстречу в те редкие вечера, когда приходят к нам обедать. Они могут переесть, чтобы доставить нам удовольствие, а могут извиниться и в следу­ющий раз избежать несварения. Они могут подвергнуть нас такому же проявлению любви, когда придет их очередь кор­мить нас обедом. Но ребенку приходится испытывать та­кую любовь по три раза в день, а в младенчестве, когда он ест через каждые три или четыре часа, еще чаще.

[306]

И во время еды матери, а иногда и отцы устраивают пред­ставления. Они уговаривают, льстят, забавляют, отвлекают, обманывают или бранят ребенка, лишь бы он открыл рот, чтобы они смогли сунуть в него еду. Они демонстрируют таланты телевизионного комика или принимают облик уве­ренного в себе человека, только бы вложить в ребенка еще и еще одну ложку. Они угрожают ему, а иногда и наказыва­ют за то, что он не ест пищу, которую, по их мнению, дол­жен есть, и в таких количествах, какие они считают нуж­ными. А если он пытается увернуться, они привязывают его к креслицу.

Ребенок, разумеется, разрабатывает столь же эффектив­ные способы защиты. Он выплевывает еду, крепко сжимает челюсти, бесконечно жует то, что взял в рот, или пускает струйкой по подбородку. Он выбрасывает еду с тарелки, переворачивает чашку, пачкает стены, делает лужи на полу. И когда все это не помогает, прибегает к неотразимому способу — выдает назад все, что съел.

Полный поворот — это честная игра

Некоторые специалисты любят говорить, что нет про­блем детей, есть проблемы родителей, и мы можем оспари­вать это обобщение. Но в отношении еды у нас есть надеж­ные доказательства, что они правы. Именно родители со­здают проблемы в кормлении. И эти повторяющиеся пред­ставления могут здорового ребенка превратить в очень пло­хого едока.

А последствия этого могут заходить очень далеко. Рот, орган питания, который так долго подвергался оскорбле­ниям, сам может стать источником оскорблений; в шесть, семь или восемь лет ребенок больше не выбрасывает из него еду, зато бросает матери грубые слова и оскорбления. В подростковом возрасте он может совершить полный по­ворот и использовать рот для переедания. Мы много раз наблюдали, как вслед за ссорой подростка с матерью следу­ют бесконечные походы к холодильнику.

На предыдущих страницах мы проследили за превраще­нием девочки в подростка и видели, как неправильное удов­летворение всего одной детской физической потребности — потребности в еде — позже привело к трудностям в ее жиз­ни подростка, а потом и жены. А что же мы, родители? И для нас, конечно, ссоры во время еды — далеко не удоволь­ствие. Разумеется, мы предпочли бы, чтобы наш ребенок ел жизнерадостно, с хорошим аппетитом и вырос со здоровым отношением к еде. Мы хотели бы, чтобы наш мальчик или девочка были дружелюбными, а не грубыми. И конечно, нам чрезвычайно трудно удержать нашего подростка на диете, точно так же, как несколько лет назад было трудно заста­вить этого самого ребенка набрать хоть немного дополни­тельного веса. Мы испытываем тревогу и стыд. Слишком худой или слишком полный ребенок не делает нам чести. Мы чувствуем, что как родители со своей задачей мы не справились.

Любовь на чьих условиях?

Как же родители с самыми добрыми побуждениями умуд­ряются так ошибаться? Начинают они любовно и старают­ся следовать всем рекомендациям книг о воспитании детей. Почему же результат так часто не оправдывает их надежды?

Причину можно сформулировать достаточно просто, хотя действующий механизм совсем не прост. Мы предлагаем де­тям любовь, но на наших, а не на их условиях. Мы выражаем свою любовь в заботе о них, в удовлетворении их физичес­ких потребностей, но в подсознательном стремлении удов­летворить собственные психологические потребности часто игнорируем истинные физические потребности ребенка.

Когда мать настаивает на том, чтобы ребенок ел, когда тот уже наелся, она удовлетворяет собственный голод. Воз­можно, это голод на удовлетворение, которое она получит от полного ребенка с ямочками, самого упитанного в квар­тале. Возможно, это голод по проявлению любви к ребенку, потому что другие формы любви ей недоступны. Она может

[308]

перекармливать ребенка из-за своей материнской тревоги. Как мы уже замечали, многие матери испытывают значи­тельную тревогу, а некоторых эта тревога побуждает в пер­вые годы жизни ребенка совершать целую цепь ошибок.

Сегодня матери обычно заняты ребенком утром, днем и вечером; лишь изредка их выручает приходящая няня. Ма­ленький ребенок требователен, но и у матери есть свои тре­бования и потребности, и хотя внешне мать целиком заня­та ребенком, собственные потребности заставляют ее быть невнимательной к подлинным физиологическим нуждам ребенка. Она просто не распознает физиологические пре­делы его способности делать то, чего она от него хочет, быть таким, каким хочет его видеть она. Она кормит его, чтобы удовлетворить свою любовь, а не его голод. Иными словами она говорит: «Позволь мне любить тебя, а не то!..»