Нераскрытые тайны гипноза

Невозможно представить, чтобы Аристотель принял определение В. Е. Рожнова, поскольку он считал невозможным, чтобы «одна и та же вещь одновременно и принадлежала и не принадлежала той же самой вещи и в том же самом отношении». Аристотель называет это положение «наиболее определенным из всех принципов». Два противоположных атрибута, таких как бодрствование и сон, не могут приписываться одной и той же человеческой личности в одно и то же время. Следовательно, применительно к сомнамбулизму аристотелевская логика оказывается бесполезной. Необходимо обратиться к парадоксальной логике, которая признает, что А и не А в качестве предикатов X не исключают друг друга. Парадоксальная логика, по-видимому, не усматривает ничего невозможного или чрезвычайного в утверждении, что противоположные друг другу противоречивые состояния должны одновременно принадлежать одному и тому же лицу. К этому положению мы еще вернемся.

Искусственно вызванный сомнамбулизм задал немало загадок. Богатство психологических состояний, характеризующих сомнамбулизм, таково, что он как бы в фокусе собирает все возможное из области психических явлений и на сегодняшний день не может еще найти себе соответственно однозначного объяснения (Рожнов, 1989, с. 299). Об этом же говорил изучавший сомнамбулизм английский врач-психиатр Уильям Тьюк (1732–1822) еще в XVIII веке: «Относительно явлений сомнамбулизма мы в начале пути».

Ключом ко всякой науке является вопросительный знак [94]

Вернемся к нашему артиллерийскому полковнику, который срочно был призван в свой расквартированный в Страсбурге полк, и посмотрим, чем он там занимается. Арман Пюисегюр мучительно раздумывал над тем, как назвать открытое им состояние души Виктора. В конце концов он решил назвать его провоцированным сомнамбулизмом. Видимо, по аналогии с известным ему внешним рисунком поведения человека, находящегося в естественном сомнамбулизме. Мы можем только сожалеть об этом, но историю не переделать. Следовало бы открытое им «четвертое состояние сознания» (Chertok, 1969) назвать «пюисегюровский сон», как и предлагали некоторые его коллеги, чтобы, между прочим, увековечить имя первооткрывателя и главным образом не вызывать ассоциации с естественным сомнамбулизмом. Причина в том, что слово «сомнамбулизм» навевает мрачную картину: в сумеречном состоянии, как зомби, бредет человек. На самом же деле картина иная… Далее, чтобы отличать спонтанный сомнамбулизм от вызванного искусственно, мы будем второй называть гипнотическим сомнамбулизмом, или, коротко, гипносомнамбулизмом.

Удивление у Пюисегюра вызывало не только необычное состояние ума Виктора, он раздумывал и над тем, что же его вызывает. Впрочем, это осталось загадкой не только для него, но и для науки дня сегодняшнего, хотя недостатка в гипотезах нет. Одни авторы считали, что животный магнетизм (Льебо, Охорович), другие — физические факторы (Шарко, Брэйд), третьи — психологические (Бернгейм), четвертые — психофизиологические (Шильдер).

Ну и, наконец, последний в этом контексте вопрос: почему в открытии гипносомнамбулизма именно Виктор оказался столь успешным помощником? Может быть, удача зависела от особенностей его нервной системы? Если бы удалось это доказать, то были бы сняты многие вопросы. Однако современная наука гипнология [95] этого факта не подтверждает, хотя загадочные качества нервной системы находящихся в гипносомнамбулизме (далее для краткости сомнамбул) исследовались всесторонне.

Нам еще долго, по-видимому, придется в отношении способности некоторых индивидов погружаться в гипносомнамбулизм (гипнабельность) оставаться лишь на уровне гипотез. Как-то: нервная система гипнабельных людей наделена уникальной пластичностью, и это позволяет им каждый раз легко погружаться, так как они способны ретенцировать [96], то есть принимать в себя внушение и делать его частью самих себя, отчего внушение становится безраздельным властелином психики. А все из-за того, что гипнология, в отличие, например, от гистологии, которая имеет в своем арсенале электронный микроскоп и другие средства изучения живой ткани, остается доселе описательной наукой. Появившаяся в прошлом веке энцефалография [97] природу гипносомнамбулизма до конца не вскрыла.

Пришло время расставаться с Арманом Пюисегюром. Осталось сказать, что во времена Месмера гипносомнамбулизм считался одной из форм врачующей силы природы.

Пюисегюр не был свободен от этих веяний времени и оказался в плену как чужих, так и собственных заблуждений. Этому способствовали действительные способности сомнамбул, о которых разговор впереди. Маркиза бесконечно поражало преображение, которое происходило с его больными в гипносомнамбулизме. Он не мог отделаться от ощущения, что разумом сомнамбулы управляет провидение, поэтому он использовал некоторых своих сомнамбул в качестве медиумов. Например, перевоплощая своего повара в магнетизера, он наблюдал за его действиями и руководствовался его советами. Он искренне верил, что в образе «медика» сомнамбула способна определять свои и чужие болезни и даже лечить их. «Людей в сомнамбулическом состоянии, — пишет Пюисегюр, — зовут лекарями или медиками, потому что у них проявляется как бы сверхъестественная способность распознавания чужих болезней при прикосновении рукой к больным» (Puysegur, 1811). Самоотверженная работа в качестве целителя больницы Святой Магдалины привела организм маркиза к серьезному расстройству. Личный биограф маркиза Крекюит рассказывает, к сожалению без указания дат, о роковом предсказании. Одна простая девушка, приведенная Пюисегюром в сомнамбулизм, предсказала ему смерть через две недели, если он не прекратит «месмеровать», хотя бы на время, и с ранней весны не будет принимать холодные ванны. Несмотря на предостережение, он не прервал свои занятия и точно в указанный день угас, как лампада (цит. по: Долгорукий, 1844).

Несмотря на возражения г-жи Пюисегюр, маркиза лечил животным магнетизмом его 45-летний камердинер Риболь, который обычно помогал ему в магнетических сеансах. Выбор собственного лечения говорит о степени доверия Пюисегюра к животному магнетизму. В записках, изданных в 1811 году, Пюисегюр пишет о Риболе: «Это честнейший человек, которого я использовал при опытах в 1784–1785 годах. Его привязанность ко мне, доказанная более чем 30-летней службой, уважением и дружбой, которые я питаю к нему, образовала между нами тесные узы сочувствия намерений и воли, столь необходимые для совместного магнетизирования…» (Puysegur, 1811, р. 320).

В 1825 году Арман Пюисегюр скончался. По поводу его смерти друзья говорили: «В его душе дрожали струны так сильно, что человеческое сердце оказалось неспособным выдержать этот трепет, и оно должно было разбиться». Слова И. С. Тургенева вполне можно отнести к фигуре Пюисегюра: «Когда переведутся донкихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать».

Феномены гипносомнамбулизма

Американский исследователь А. М. Вейценхоффер, один из авторов стэнфордских шкал гипнабельности, считает, что «к 1900 году, а по сути, и еще раньше все основные данные о гипнозе уже были получены. Ничего нового с тех пор не прибавилось, и большая часть исследований, проведенных после 1900 года (и в особенности после 1920 года), характеризуется скорее переоткрыванием уже известного, нежели собственно открытиями» (Weitzenhoffer, 1953).

Пользуясь случаем, хочется заметить, что Андре Вейценхофферу, если так можно выразиться, повезло: он имел возможность познакомиться с исследованиями в области гипноза. Нашему читателю, к сожалению, эта тематика долгое время была недоступна: ее хранили за семью печатями, как секретное оружие. Нельзя допустить, чтобы данные, известные, как говорит Вейценхоффер, более века назад, так и остались лежать под спудом. Начнем с состояния гипносомнамбулизма. Оно походит на состояние сновидения, фантазирования, мечтательности, медитации. Сомнамбула погружается в мир фантазий, где нет места огорчениям и заботам. Иногда ее озаряет: становятся удивительно понятны мотивы поступков и некоторые, глубоко затаенные черты характера, о которых в бодрствовании существует лишь догадка. Английский поэт Уильям Блейк, вдохновленный искусственным сомнамбулизмом, говорит в своем поэтическом произведении «Пророческие книги» (1789–1820):