Русская, советская, российская психология. Конспективное рассмотрение

При этом нас не должно смущать, что психологическое приходится соотносить с непсихологическим уровнем. Мы уже не раз убеждались, что любая развитая психологическая концепция соотносит, связывает себя с определенным не психологическим, а уже философским воззрением на человека. Что, например, собственно психологического в понимании человека как меры всех вещей? Однако вне этого нельзя понять западной гуманистической психологии, ее теории и практики. Точно так же рассмотрение человека как «совокупности всех общественных отношений» — отнюдь не психологическая категория, но именно она определяла перспективу столь многих исследований в советской психологии. Занятие психологией человека необходимо подразумевает уточнение — какого человека, как именно понимаемого человека, т. е. соотнесение с уже непсихологическими масштабом и категориями, С другой стороны этот непсихологический уровень нуждается в психологическом обосновании, соотнесении, сопряжении с психологией. Вопрос, должный быть обращенным в этом случае к психологии, был недавно очень точно сформулирован В. И. Слободчиковым: «Как возможен человек в свете психологических представлений о нем». [71] Иными словами — соответствуют ли наши психологические суждения, выводы тем общефилософским воззрениям, которые мы разделяем.

А чтобы не произошла подмена, смешение психологического, и скажем, теологического пониманий, необходимо помнить о простом, но, тем не менее, фундаментально важном положении: психическое (восприятие, память, мышление, личность и т. п.) существует, действует не себя самого ради, а как аппарат, инструмент достижения человеческой сути. Этика, философия, богословие как адекватные способы, неслучайные, выверенные опытом языки выражения таковой сути, предельных смыслов бытия составляют таким образом важнейшее ориентирующее, рабочее условие научных и прикладных разработок, ибо последние приобретают тогда масштаб и смысл в культуре, а первые психологическое соотнесение и почву. Еще раз: душа во втором (духовном) понимании не входит, не вмещается в психологию, равно как не растворяет психологию в себе; религиозно-философский и конкретно-психологический уровни несводимы один к другому, не подменяемы друг другом, но их взаимное признание, установление связи, соотнесение — условие и форма их адекватного понимания. Религия отражает вертикальную устремленность человека к высшему началу и в этом плане отвечает его насущной потребности поиска смысла жизни, неуничтожимого, неустранимого фактом физической смерти. Научная психология занята, по преимуществу, горизонтальной плоскостью — человеком как конкретным деятелем во времени и пространстве. Религия дает предельные ответы на вопросы «в чем смысл?», «ради чего?». Научная психология стремиться ответить на «как?», «для чего?», «каковы механизмы?». Сопряжение вертикали и горизонтали (при всей его реальной сложности) здесь более чем необходимо — оно неизбежно, ибо реальное движение жизни подразумевает, изнутри требует, жаждет осознания ее смысла, а смысл подразумевает реализацию, т. е. осуществленное движение в конкретном времени и пространстве.

Другое дело — в каких формах, на каком уровне произошло это сопряжение, ограничена ли вертикаль данного человека эгоцентрическими или группоцентрическими смыслами или имеет иную, более высокую отнесенность. Психологу это важно знать отнюдь не из морализаторских соображений, а потому, что это существенная характеристика личности, показателя уровня соединения, цельности или — напротив — раскола, трещины, ущерба психического здоровья. [72] Собственно, любая психотерапия направлена на ликвидацию какого-то раскола. Нетрудно согласиться, что психоанализ, гештальт-терапия используются для преодоления раскопа ума и сердца, а поведенческая терапия — ума и воли. [73] Последствия раскола смысла и бытия были ярко показаны в психологии В. Франклом, что привело к созданию логотерапии. Христианская психотерапия также направлена на устранение раскола, а именно, на наш взгляд, раскола между выделенными сторонами души — внутренней и внешней, который может, конечно, проявиться в разной форме как осознаваемой, так и неосознаваемой, [74] но с неизбежностью влечет за собой серьезные последствия для человека, его судьбы и спасения.

Итак, в психологию должна вернуться не внешняя сторона души (она и не уходила из нее — просто пряталась под другими именами), а ее внутренняя сторона, ее высшие проявления, но не в качестве объекта изучения, а в качестве объекта соотнесения и сопряжения, в качестве поля смыслообразования, в качестве ориентира движения. Так возникает уже обозначенная выше линия христианской психологии как сознательная ориентация на христианский образ человека, христианское понимание его сущности и рассмотрение развития как пути следования, приближения к этому образу (со всеми возможными здесь реальными сложностями, отклонениями, путями коррекции и воспитания).

Нередок вопрос: а как же быть с иными конфессиями, не является ли провозглашение христианской психологии некоторой экспансией, умалением других возможных соотношений между психологией и религией. Совершенно понятно, однако, что речь сейчас идет только о христианской культуре и формах науки, ею порожденных, тогда как культуры, выросшие из других корней (мусульманская, индуистская и др.) ориентированы на иные образы и способы их осуществления. Точки пересечения здесь вполне возможны и, конечно, весьма значимы, но следует помнить, что смысл движения, развития определяется сквозной, проходящей через эти точки линией, вектором, подобно тому как дело не в железнодорожных узлах, что ты минуешь по ходу пути, а в цели путешествия, местности, в которую стремишься. Да, ты можешь на этих станциях пересечься с другими, обогатиться от этой встречи, но если сядешь с ними в другой поезд, всерьез примешь другое направление, другую судьбу, то окажешься и в совершенно ином пункте назначения, качественно иной душевно-духовной местности с присущими только ей законами, возможностями и ограничениями. Мы не вправе давать здесь оценку этим местностям, следует лишь знать, отдавать себе отчет, какая является искомой, влекущей, родной для твоей культуры, к какой тяготеет твоя душа (в двух ее пониманиях) и история.

Надо сказать, что поднятые вопросы, нередко возникающие острые дискуссии вокруг них важны не только для становления христианской ориентации в психологии, но и в целом для всей нашей науки. Проблемы духовности, соотношения быта и бытия, службы и служения затрагивают многих и привлекают в последнее время все более пристальное внимание психологов, в том числе весьма далеких от религиозной ориентации. Достаточно назвать, например, недавно вышедшие книги В. П. Зинченко и Е. Б. Моргунова (Человек развивающийся. М., Тривола, 1991), В. Д. Шадрикова (Духовные потребности. М.: Магистр, 1996), В. А. Пономаренко (Психология духовности профессионала. М.: Гос. науч. — исслед. испыт. ин-т МО РФ, 1997) и др. Подводя некоторый итог работ в этой области. В. В. Знаков пишет, что в проблеме духовности верующие и неверующие ученые решительным образом расходятся лишь в одном пункте — в вопросе о первоисточнике духовного (Бог или человек). В остальном труды «удивительно сходны: основным предметом внимания их авторов являются особенности внутреннего мира человека, его самосознания и субъективных путей восхождения к духовным вершинам бытия. За двухтысячелетнюю историю существования христианства лучшие умы человечества не смогли представить убедительных доказательств ни существования Бога, ни Его отсутствия. Одни люди верят в это, другие не верят. Вследствие этого единственный конструктивный путь изучения проблемы духовности человека — не конфронтация, а взаимное дополнение результатов поисков и размышлений». [75]