Лекции по общей психологии

О том, что исходные значения слов связаны с представлениями, свидетельствуют и исследования детской психики, проведенные Ж. Пиаже и французским психологом Анри Валлоном. Эти исследования (см., в частности, лекцию XVII) показали, что от двух до шестисеми лет мышление ребенка почти целиком протекает на образном уровне. Между тем, в этот период ребенок осваивает практически огромный словарный фонд и достигает свободного владения языком. Значит формирование языковых значений и употребление языковых символов вполне возможно на образном уровне отражения реальности.

Наконец, наши исследования и ассоциативные эксперименты американского психолога Диза показали, что и у взрослого человека значения обыденных слов в подавляющем большинстве случаев (в наших экспериментах — 96%) раскрываются «для себя» на уровне представлений.

Итак, слово может обозначать понятие. Но слова не возникли для обозначения понятий. Словесный код отображения действительности возник на образном уровне ее отражения. Слова возникли в свое время как код представлений о реальности.

Соответственно, сначала значения слов были, с одной стороны, очень чувственны и наглядны, связаны с определенной ситуацией. Но по той же причине, вне конкретной ситуации они были очень неопределенны, многосмысленны и диффузны. (В этом нет противоречия, попробуйте-ка определенно представить себехо- г баку вообще.)

Постепенно, однако, эти значения начали отчетливо систематизироваться, дифференцироваться и связываться прежде всего путем их отнесения к определенным семантическим классам и упорядочения в семантические поля. Как все это происходило, мы тоже не знаем. По-видимому, при соответствующих ситуациях, слова, которые означали наиболее важные отношения действительности, встречались очень часто в сочетаниях со словами соответствующей категории. В результате они начали восприниматься как знак этой категории, приобрели характер формальных признаков лингвистических значений.

Например, в венгерском языке val — vel означают отношение принадлежности («с»). Ясно, что они всегда встречаются при словах, употребляемых для обозначения орудия действия. В итоге эти слова превратились в окончания творительного падежа, т.е. формальные признаки лингвистического значения. Аналогично немецкие артикли «der, die, das» — это просто сокращенные формы указательных местоимений (этот, эта, это). Встречаясь всегда перед существительными, они в конце концов потеряли свое «реальное» значение и стали чисто формальными указателями рода и определенности существительного. (Ср. русское: «а книга-то интересная», где «то» тоже утерял предметное значение указания.)

Аналогично в языке аранда слово «ка» означало прежде «обрезать», «отрезать». Сегодня оно превратилось в суффикс, который служит для образования у существительных родительного падежа, а у глаголов — прошедшего времени. И в русском языке, например, «красная девица» означало когда-то «красн... она девица — она». Лишь впоследствии местоимения срослись с соответствующими словами, потеряли свой прямой смысл и превратились в формальные указатели грамматической категории рода.

Как бы то ни было, язык в ходе своего развития оформился, т.е. начал выражать в самой своей структуре определенные отношения реальности. Или иначе стал подразделять все объекты на определенные семантические классы. Мы уже видели, что для индо-европейских языков это такие отношения, как «действователь — объект действия», «действие — состояние», «характеристика действия — действие» и т.д., и такие классы, как «предмет», «свойство», «активность» и т.д.

Присмотревшись к этим отношениям и категориям, нетрудно обнаружить на них отпечаток ситуации, в которой возник язык и которую он обслуживал. Совершенно ясно, что это трудовая ситуация, или шире — ситуация практического взаимодействия с окружающим миром.

Не требуется, по-видимому, доказывать, что это была самая главная ситуация в жизни первобытного человека. От поведения в ней и от правильного схватывания ее свойств зависела сама жизнь нашего далекого предка (как, впрочем, и нас — его забывчивых потомков). Поэтому отношения, возникающие в ситуации практического взаимодействия с окружающим миром, были самыми важными для создателей языка. И они были заложены в саму структуру их языковой модели реальности.

Так, психолог Мюллер-Фрейенфельз показал, что грамматические категории частей речи отражают реальные категории практической жизни создателей языка. Например, схватыванию и ощупыванию вещи отвечало отнесение ее к классу существительных, которые первоначально обозначали все, с чем можно обращаться как с предметом. Разделению и соединению отвечают отдельные имена для целого и для частей. В том случае, когда части являются не вещами, а свойствами, с ними соотносятся прилагательные как специальные лексические средства, обозначающие категорию принадлежности, присущности. Для счета язык представляет грамматические различия единственного, двойственного и множественного числа а также числительные. Пространственно-временные отношения объектов находят свое речевое формулирование прежде всего в предлогах и союзах, которые сначала устанавливали наглядные отношения в пространстве и времени, а позже начали обозначать также неощутимые причинные, орудийные и иные связи. Еще позже предлоги, срастившись с существительными, дали падежи, а с глаголами — модификации действия (наклонения и др.). Временные отношения действий выражаются также глаголами. Категории оценки (принятия и отклонения) находят словесное представление в наречиях и т.д.

Таким образом, язык возник в труде, обслуживал прежде всего трудовую деятельность и несет отчетливый отпечаток этого своего происхождения и главной функции. В граммат ических категориях представлены прежде всего различные формы поведения, с помощью которых человек в течение прошлых эпох практически осваивал реальность. При этом основные способы практического действия (как схватывание, ощупывание, разделение, соединение, счет, размещение в пространстве и т.д.) в конце концов превратились также в способы познавания действительности, ее когнитивного освоения. Сама логика трудовой деятельности столкнула человека с категориями причинности, субстанции, присущности (свойства), отношений в пространстве и времени, орудия и цели, множественности и количества и др., закрепившимися в самой структуре языка, превратившимися в способы описания и интерпретации реальности языком.

И это — второй важнейший вывод, к которому приводит предпринятое нами «палеонтологическое» исследование языка.

Остается разобраться еще в одном темном вопросе, с которым нас столкнула «палеонтология языка». Если вы помните, она обнаружила, что первоначально значения слов были чрезвычайно расплывчаты \ неопределенны.

Неопределенны были их лингвистические значения. Поскольку фактически не существовало частей речи, из самого слова никак нельзя было установить, идет речь о предмете, действии или свойстве. (И сегодня, например, слово table в английском языке может означать и «стол», и «столоваться», и «столовый»). Поскольку фактически не существовало и предложений, из самого высказывания нельзя было устансьК~_, iau действует, а кто подвергается воздействию и т.д.

Неопределенны были и парадигматические значения. Причем, зачастую до такой степени, что одно и то же слово означало прямо противоположные вещи. Например, в древнеиндийском языке акту означало и «свет» и «мрак», и «луч», и «ночь», и «светлое», и «темное» ари — и «скромную женщину», и «развратницу»; сад — «сидеть» и «ходить», хар — «дарить» и «отнимать». В арабском: азрум — «сила» и «слабость»; куллум — «часть» и «целое» и т.д.

Здесь слово явно вначале как бы охватывало вокруг явлений данного типа, все семантическое поле, связанное со светом — от ярчайшей освещенности до полного мрака, или связанное с поведением женщины по отношению к мужчинам: от скромности до развратности и т.д.

Но как же ухитрялся первобытный бедняга такими неопределенными, расплывчатыми значениями представить конкретные объекты, действия и ситуации, которые его интересовали? По-видимому, единственный способ, которым он мог это сделать, тот же самый, каким сегодня пользуется человек в беседе, когда, ему не хватает слов. Это — жестикуляция, мимика, изображение и имитация.