Общественное мнение

На самом деле эта иерархия и поддерживается общественными лидерами. На любом уровне существует некое образование, которое практически может быть названо социальной сетью общественных лидеров. Но связанность общества по вертикали в той мере, в какой оно вообще связано социальными контактами, осуществляется такими исключительными, а зачастую подозрительными людьми, которые, подобно Джулиусу Бофору и Эллен Оленской в «Простодушном веке», то входят в социальный слой, то выходят из него. Таким образом, между двумя социальными слоями устанавливаются личные каналы, где действуют законы подражания Тарда [103]. Но для значительной доли населения таких каналов не существует. Они располагают общедоступными объяснениями событий и постоянно изменяющимися картинами жизни верхушки общества… У них могут сформироваться собственные иерархии, практически незаметные, подобные тем, что имеются у негров и «иностранных элементов». Однако в этой ассимилированной массе, считающей себя «нацией», несмотря на значительную разобщенность социальных слоев возникает множество личных контактов, благодаря которым и осуществляется обмен стандартами.

Некоторые из слоев превращаются в то, что профессор Росс назвал «центрами излучения конвенциональности» [104]. Так, человек, занимающий более высокое положение в социальной иерархии, может служить объектом подражания для нижестоящих; человек, обладающий властью, — объектом подражания для его подчиненных; более успешному человеку будут подражать менее успешные, богатому — бедные, городу — деревня. При этом подражание не знает границ. В западном полушарии обладающие властью, вышестоящие, успешные, богатые и проживающие в городах социальные слои в целом интернациональны. Центром для них, во многих отношениях, является Лондон. В их рядах находятся наиболее влиятельные люди в мире: дипломатические круги, финансисты высокого ранга, высшие чины армии и флота, некоторые кардиналы, собственники известных газет, их жены, матери и дочери, в руках которых находится главное средство допуска — приглашение. Это одновременно и большой круг общения, и реальная социальная сеть. Но ее нетривиальность состоит в том, что здесь, наконец, практически исчезает различие между публичным и приватным. Приватные дела этого круга являются публичными, а публичные — приватными, зачастую семейными делами. Ограничения, которым подчинена жизнь Марго Асквит [105], подобно ограничениям в жизни королевской семьи, принадлежат, как говорят философы, тому же дискурсивному универсуму, что и законопроект о тарифах или парламентские дебаты.

Существует немало областей управления, которыми эта социальная сеть не интересуется, и по крайней мере в Америке она осуществляла лишь периодический контроль над правительством. Но ее власть в международных делах всегда очень велика. Во время военных действий ее престиж многократно возрастает, поскольку эти космополиты имеют контакты с внешним миром, которых большинство людей лишены. Они вместе обедали в разных столицах, и их чувство национальной гордости не является простой абстракцией. Это конкретный опыт унижения или одобрения со стороны друзей. Для доктора Кеникота из Гофер-Прери [106] совсем не важно, что думает Уинстон, но очень важно, что думает Эзра Стоубоди. Тогда как для миссис Минготт, дочь которой замужем за графом Суизин, очень важны визиты ее дочери или возможность развлекать самого Уинстона. Как доктор Кеникот, так и миссис Минготт чутко реагируют на состояние и изменение социальной сети. Если внимание миссис Минготт обращено на ту социальную сеть, которая управляет миром, то доктор Кеникот интересуется только той сетью, которая управляет Гофер-Прери. В вопросах, касающихся отношений в Большом Обществе, доктор Кеникот придерживается мнения, которое он считает исключительно своим, тогда как на самом деле это мнение просочилось в Гофер-Прери из Высшего Общества, претерпев в процессе проникновения в другую среду воздействие провинциальных социальных сетей.

В наши задачи не входит исследование переплетений социальной ткани. Нам нужно только зафиксировать, насколько велика роль социальных слоев в нашем духовном контакте с миром, как они стремятся зафиксировать то, что допустимо, и определить, как об этом следует судить. Дела, входящие в их непосредственную компетенцию, каждый социальный слой в большей или меньшей степени определяет сам. Кроме того, он определяет подробное управление суждением (judgement). Но само суждение строится на образцах (patterns) [107], которые могут быть унаследованы из прошлого, переданы или скопированы из других слоев. Высший социальный слой состоит из тех, кто воплощает собой лидерство в Высшем Обществе. Почти в каждом социальном слое корпус первичных мнений касается только местных событий. В отличие от них, в Высшем Обществе принципиально важные и касающиеся многих решения о войне и мире, о социальной стратегии и об окончательном распределении политической власти — это внутренний опыт в рамках небольшого круга людей, которые, по крайней мере потенциально, знакомы друг с другом.

Поскольку положение в обществе и контакты играют столь важную роль в определении, что может быть увидено, услышано, прочитано и пережито, а также, что разрешено увидеть, услышать, прочитать и узнать, не удивительно, что моральное суждение распространено чаще, чем конструктивное мышление. Тем не менее для подлинно эффективного мышления прежде всего необходимо ликвидировать суждения, восстановить наивный взгляд и искренние чувства, быть любопытным и открытым. Человеческая история как она есть — это политическое мнение на весах Высшего Общества, требующее такого самоотверженного спокойствия, какое мало кто может блюсти в течение долгого времени. Нас заботит происходящее в обществе, но в первую очередь мы заняты решением личных проблем. Время и внимание, которые мы можем потратить на то, чтобы не принимать на веру чужие мнения, ограничены. При этом мы постоянно отвлекаемся от объекта восприятия.

Глава 4

Время и внимание

Можно лишь приблизительно оценить, насколько внимательно люди следят за ежедневными событиями в обществе. Тем не менее результаты трех независимых исследований в целом согласуются между собой, несмотря на то что они были проведены в разное время, в разных местах и разными методами [108].

Хочкис и Франкен разослали анкету 1761 нью-йоркскому студенту мужского и женского пола. Почти все они ответили на вопросы анкеты. Скотт провел анкетирование известных бизнесменов и ведущих специалистов из Чикаго. Он предложил ответить на вопросы 4000 мужчинам и получил ответы от 2300 человек. В обоих случаях 70–75 % респондентов написали, что тратят на чтение газет четверть часа в день. Только 4 % респондентов из чикагской группы сказали, что они проводят за этим занятием менее пятнадцати минут, а 25 % из этой же группы — более пятнадцати минут. Среди жителей Нью-Йорка немногим более 8 % написали, что они уделяют чтению газет менее четверти часа, а 17,5 % — что тратят на это занятие больше времени.

Мало кто имеет четкое представление о том, что такое пятнадцать минут, поэтому эти цифры нельзя понимать буквально. Более того, бизнесмены, ведущие специалисты, а также большинство студентов колледжей страдают забавным предрассудком: они считают, что неприлично тратить слишком много времени на газеты. Кроме того, они хотят производить впечатление людей, умеющих быстро читать. Полученные данные свидетельствуют, что более трех четвертей опрошенных достаточно низко оценивают свой интерес к новостям о внешнем мире, почерпнутым из газет.