Греческие богини. Архетипы женственности

У Юнга также, с одной стороны, «границы Гадеса — аллегория границы между девственностью и "другой" жизнью, а совратитель, Правитель Подземного Мира, — аллегорическое выражение земного жениха и мужа» [49]. И вместе с тем «все наоборот»: свадьба и похищение невесты — это аллегория смерти. Таким образом, «потерянная девственность и пересечение границ Гадеса суть аллегорические эквиваленты — они легко взаимозаменяемы» [50].

Но мы обратимся и к другой стороне реальности — интрапсихической. В ней похищение Коры Аидом может быть метафорой психической травмы, переживания, причиняющего человеку сильные, почти невыносимые страдания. В результате, чтобы защититься от столь разрушающего воздействия, особенно в детстве, когда выстроено гораздо меньше «линий защиты» [51], человек расщепляется и отделяет себя от страданий. Дональд Калшед, выдающийся юнгианскии аналитик последнего времени, показал эти процессы в своей работе «Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа» [52]. Когда не работают первые «линии защиты» (защиты Эго), то в бой вступает «вторая линия», более архаическая и архетипическая. Ее назначение — в том, чтобы предотвратить переживание «непостижимого», невероятного, слишком ужасного.

«В рамках психоаналитического подхода эти защиты обозначаются как “примитивные” или “диссоциативные”, например расщепление (splitting), проективная идентификация, идеализация и обесценивание, трансовые состояния, переключения между множественными центрами идентичности, деперсонализация, психическое оцепенение...» [53].

Происходит расщепление души на юную, незрелую и невинную часть и ее защитника, но и тюремщика, насильника. Так в мифодрамах о похищении Коры Аид говорит Персефоне: «Ты останешься со мной. С тобой все будет нормально. Все равно тебе идти некуда. А если ты попытаешься вырваться — тебе будет плохо. И вообще, куда ты теперь без меня?» Калшед представляет это как опеку прогрессирующей части личности над регрессирующей. Кстати, в шаманских ритуалах возвращения души, последняя также предстает в виде более юного существа, нежели реальный человек: ведь травма — похищение души — произошла заведомо раньше.

Я, в свою очередь, возвращала себе часть души «себя двухлетней». Я почти ничего не помнила из этого периода, и в принципе это нормально, однако после смерти матери где-то потерялась и та моя часть, которая ее знала, и вообще жила в тот период. У меня долгое время было чувство отрезанности от начала жизни, казалось, что жизнь началась только лет с двух с половиной — трех (из этого периода я уже помню достаточно много). Это было ощущение не «забытости» или неосознанности, а неполноты, лишенности вполне конкретного начала жизни. Впрочем, могло влиять и то, что примерно в этом же возрасте (два года с небольшим) я пережила опыт клинической смерти. Возможно, для меня это была символическая попытка пойти вслед за матерью — и вслед за своей утерянной частью. И я убеждена, что возвращение «себя двухлетней» — собственно, уже в достаточно зрелом возрасте, лет в 28, — было очень правильным событием.

Кстати сказать, поскольку роль Аида в данном случае для меня играл сам факт смерти, то эта фигура — по крайней мере именно для данного события — у меня не была никак персонифицирована. В три года мне снились кошмары, когда я убегала от большого и темного «нечто», огромной тучи, заслонившей небо и все остальное; я понимала, что это — ничто, и если оно меня настигнет, меня не будет.

Сейчас я бы назвала это архетипическим, экзистенциальным ужасом. Но зато не было никаких персонификаций и ролевых фигур (на том этапе). И, собственно, как мне кажется, «прогрессирующая часть», описанная у Калшеда, — это в моем случае уже образ, архетип и роль Афины, появившейся позднее... В общем, как обычно, не все реальные случаи полностью вписываются в теории, и точно так же ваши истории могут подходить или не подходить к теории, описанной в нашей книге.

Калшед говорит о том, что амбивалентный страж Аид является как защитой уцелевшего от травмы личностного духа, так и его тюремщиком, изолирующим от реальности. Аид разделяет личность человека на фрагменты или утешает его фантазиями, но вместе с тем показывает, что мир опасен и зол (в том числе побуждая человека вновь и вновь попадать в травмирующие ситуации — «а вдруг на этот раз все обернется к лучшему?»), и препятствует реальному новому опыту.

ЦАРИЦА ПОДЗЕМНОГО МИРА

Царство бога смерти Аида в интрапсихической реальности представляет собой внутренний мир фантазии, нередко — иллюзии всемогущества, в лучшем случае — источник творчества. Также это воспоминания о прошлом, которого уже нет, и внутренняя жизнь в этом прошлом. Калшед справедливо отмечает, что на нем лежит некая печать меланхолии:

«Внутренний мир, в который они так часто уходили, был детским миром, и он, отличаясь богатством фантазии, нес на себе печать тоски и меланхолии. Такие пациенты, находясь в этом, похожем на музей “убежище невинности”, цеплялись за остатки своих детских магических переживаний, которые хотя поддерживали их, но не развивались вместе с другими частями личности» [54].

Действительно, можно годами и десятилетиями жить в этом мире, лишь формально выполняя свои функции в реальной внешней жизни.

Однако Царица отличается от Жертвы, во-первых, тем, что она сама — Хозяйка этого мира, и в этом случае образ Тюремщика и Спасителя уже не так актуален, не имеет такой власти. Во-вторых, по мифу, она может уходить из Подземного мира в реальный мир к матери. Если рассматривать образ Царицы Подземного мира как третью стадию развития архетипа Коры-Персефоны, то это — качественно новый уровень, когда появляется свобода выбора, которой не было прежде. Можно сидеть в своем уютном мире печали, можно «выйти на поверхность».

Этот архетип наиболее ярко проявлен и узнаваем у женщин в своем ролевом, сценарном воплощении. Как архетипический образ Владычицы тайн Подземного мира в сновидениях и фантазиях, активном воображении или спонтанных драмах женщинам чаще является Ведьма (Геката) или фигура, сочетающая образы Персефоны и Гекаты. Зато у мужчин образ биполярной Коры-Персефоны, земной и подземной, одновременно юной и старой, Девственницы и блудницы, чрезвычайно популярен.

Кора-Персефона как Анима мужчины

Юнг, предложивший понятие Анимы, в частности писал:

«...Анима биполярна и поэтому может являться в один момент позитивной, а в следующий негативной: молодой — старой, матерью — девой, доброй феей — злой ведьмой, святой — падшей. Помимо этой двусмысленности, анима характеризуется также "оккультной" связью с "мистериями", с миром темноты вообще, и поэтому в ней часто присутствует религиозный оттенок. В своих отчетливых проявлениях она всегда имеет особое отношение ко времени: как правило, она более или менее бессмертна, ибо вневременна» [55].

Не будучи мужчиной и имея не так уж много представлений (кроме почерпнутых из книг) о явлении Анимы-Персефоны во снах, содержимом фантазий и в активном воображении у современных мужчин, я с удовольствием расскажу вам о проекциях Анимы, существовавших у оккультистов Нового времени. Дивный Монкофор де Виллар в своем классическом труде «Граф де Габалис или разговоры о тайных науках» [56], отчасти отражающем оккультные представления того времени, отчасти иронизирующем над ними, излагает представления «каббалистов» [57] XVII века о стихийных духах. Речь, в частности, идет о стихийных духах: сильфах — духах воздуха, саламандрах — духах огня, гномах — духах земли и ундинах — духах воды. Для проекции Анимы, конечно, лучше всего подходят духи воды (помните Русалочку Андерсена?):