Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Рассказывает Дитер, рабочий, живущий с более молодым рабочим уже много лет одной семьей:

«X. - центр моей жизни и, надеюсь, останется таким еще долго… Из этого я исхожу в решении всех других важных проблем… Мне почти сорок, и к этому возрасту я так наладил, наконец, свою жизнь, что могу сказать: я счастлив».

Рассказывает Йозеф, экономист. Он очень страдал, рассорившись по собственной вине со своим возлюбленным навсегда. Но сестра приятеля по спорту почти насильно познакомила его с одним своим знакомым, о котором она знала, что он тоже «голубой».

«Несколькими часами позже я был уже влюблен в него… Любовь двигает горами, любовь придает крылья — эти пословицы не оригинальны, но хорошо передают силу, которую любовь может дарить. Каждая любовь конкретна и имеет свою специфику. Наша поставила меня на ноги, а ему открыла новый мир, до того ему незнакомый. Большие слова, но я могу их обосновать».

И обосновывает в своем повествовании. Рассказывает старик К., которому за семьдесят. Как-то на улице:

«…один молодой человек обратился ко мне, заговорил со мной… Мы поняли друг друга с полуслова. (Оказалось, это солдат, в Берлине на спортивных играх. Но договорились списаться, завязалась частая переписка. После окончания его службы он приехал и поселился у К.) Мне было шестьдесят шесть, когда я с ним познакомился. День начался, как многие другие. Никакого признака, ничего. Я уже давно подружился с моим одиночеством. И вот она пришла и ко мне, великая любовь… Я не горевал, когда мы расстались. Я всё еще полон приязни к человеку, который подарил мне шесть самых прекрасных лет моей жизни».

(Lehmke 1989: 40, 52, 164, 219–221)

Сам Юрген Лемке, преуспевающий комсомольский функционер в ГДР, погубил свою карьеру, когда выяснилось, что ценности социалистической морали он променял на любовь молодого негра с Кубы. Тогда-то он и стал свободным журналистом и избрал эту горячую тему.

В польском журнале «Иначэй» один журналист опубликовал письма своего умершего приятеля Михала — известного литератора. Друг характеризует Михала как «старого сатира», жизнь которого одухотворялась любовью к парням. Письмом от 20 мая 1972 года тот сообщал другу, что случайно познакомился на Замковой площади с восемнадцатилетним парнем и влюбился с первого взгляда.

«Совершенно не знаю, как это произошло, но вдруг я сообразил, что вглядываюсь в изумительно глубокие глаза юноши… Я просто замер, не способный двинуться; пожалуй, теперь я знаю, что это транс, может быть гипноз. Он смотрел на меня из-под спадающих на лоб прядей черных волос… Я не мог сопротивляться его улыбке — он смотрел на меня. Я просто сделал вот что. Я подошел и прерывающимся от волнения и возбуждения голосом спросил его, не знает ли он, в котором часу в воскресенье начинается сеанс в ближайшем кинотеатре. Я просто ошалел от радости, когда мой Ганимед согласился на совместный поход».

Назавтра тот пришел к литератору на трапезу, которую обещал сам приготовить. Он оказался из Жешова, из семьи поваров. Готовил чудесно. После обеда попросил разрешения принять душ, ибо привык это делать дважды в день.

«Я почувствовал себя, как Зевс, глядящий на своего Ганимеда. Ни одного лишнего волоска на теле; очень смуглое тело, теплобронзовое. Мускулы нежно вырисовываются под пахнущей еще мальчиком кожей. Он разделся при мне и подошел, позволяя наслаждаться своим видом. Я впервые почувствовал всеми помыслами этот шедевр…»

Ганимед поселился у Старого Сатира. Через два дня новое письмо:

«Привет! Я люблю его, как никого еще не любил в своей жизни. Я люблю в нем всё. Кожа, чудесно дрожащая при малейшем прикосновении — а нежность его прикосновений поразительная. Я им живу: если бы мне не хватало воздуха, а Он был бы при мне, я бы наверное не заметил нехватки. Я хотел бы неустанно дотрагиваться до него, ласкать, целовать. Он совершенен в каждой клеточке…» И анатомическая деталь: «Он обрезан, что только придает ему больше и больше».

Еще через два дня:

«И снова я… Я чувствую себя всё моложе, право, как двадцатилетний. Когда ты говорил мне, что я по временам инфантилен, я возражал. Теперь я знаю, что ты имел в виду… Его голос, его вечное удивление жизнью, свежесть, неопытность, настроения — я становлюсь сумасшедшим… Сам не верю».

Письмо от 29 мая:

«Он удивителен, всё это поражает и изумляет. Это почти искусство. Если говорят, что удивление является основным элементом художества, то оно также и основа красоты, жизни, любви… Я спросил его: Как только ты выдерживаешь с таким ужасающе старым и противным фраером, как я?» А он: «Ну ты не так уж стар, а главное — ты совсем не противен. Мне хорошо с тобой». Я признался ему, что мне пятьдесят два, он думал, что сорок».

Счастье продолжалось всё лето. Осенью журналисту пришло от Михала письмо, начинающееся словами:

«Без привета. Он вернулся в Жешов. Не мог тут найти работы… Это официальный повод. Я знаю, что там кто-то есть. Но знаю, что я пережил нечто небывалое. И ни о чем не жалею. Я люблю его по-прежнему. Получил от него письмо с припиской: «Напиши, как можно скорее», но без обратного адреса… Слеза плывет у меня по щеке, ты увидишь ее: она оставляет светло-голубое пятно размазанных чернил. Хорошо, что я никогда больше его не увижу… И ничего больше уже не требую».

Но два года спустя получил его фото в каком-то журнальчике. И через два месяца умер (Wrzes, 1997: 54).

А вот письмо Жени С. в российскую газету «Двое» о его связи с Володей.

«Мы с ним росли неподалеку друг от друга, дружили. Он всегда был сильным и решительным. А я все годы — полная противоположность. Как-то получилось, что Володя всегда меня оберегал, относился как к более слабому. Я привык к этому с детства. И ничего странного в этом не находил. С годами его чувство превратилось в нежность, а потом в любовь.

… В тот день мы были у него дома. Нам было по 20 лет, каждый учился в своем институте, и жизнь казалась нам безоблачной. Но меня всегда мучило, что я не такой, как все. Мне не хватало решительности, мужественности, твердого голоса. Я глубоко страдал из-за этого. И в тот день, почему-то, заговорив об этом с Володей, неожиданно для самого себя я… расплакался. Володя стал меня успокаивать… обнял меня и прижал к себе. И прошептал на ухо:

— Зато ты очень красивый. Я же не плачу от того, что ты красив, а я нет…

Я посмотрел ему в глаза. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Мы стояли обнявшись. Володино лицо было над моим. И в этот миг что-то кольнуло в сердце. Будто прозвенел звонок.

Володя наклонил голову ко мне и… поцеловал. Я был ошеломлен. Его губы были прижаты к моим губам. Меня трясло, как от электрического тока. Я пытался вырваться. Но Володя будто обезумел.

— Женя, Женечка, я люблю тебя. Ты слышишь? Я люблю тебя и боюсь сказать, понимаешь, люблю, как девушку, по-настоящему».

Женя пишет, что почувствовал себя женщиной и что даже у него появились телесные признаки этого. Что перестали расти волосы на лице. Вероятно, это иллюзия, но она показательна для его психологии. Два месяца он избегал Володи, но тот подкараулил его в подъезде и сказал:

— … Я знаю — ты боишься моей любви. Я ее тоже боюсь. Но ничего поделать с собой не могу…

Мы с Володей оказались на диване. Он меня обнимал, целовал то нежно, то больно. Мне совсем не стыдно было перед ним раздеваться….. Мы стали любовниками, и это произошло так естественно, что ни я, ни Володя не почувствовали неловкости. Мы, наверное, давно хотели этого. До самого утра мы не сомкнули глаз, разговаривая, строя планы на будущее. Володя, обнимая меня, был то нежен, то груб со мной, но эта грубость была такой сладкой…

…Мы уже четыре года вместе. Живем как муж и жена. Об этом знают семь человек, и никто еще ни разу не усмехнулся, не запачкал ненужными словами нашу с Володей любовь….. У нас одна проблема: хотим усыновить ребенка, мы оба очень этого хотим. Но как это сделать?»