Избранное

Куда же девать пленника? Если отпустить, он может позвать других солдат и убить Маленького Скорпиона; если взять с собой, он нам только помешает. Время было позднее, пора действовать, но Маленький Скорпион всем своим видом показывал, что не хочет ничего, кроме смерти, он даже разговаривать не желал. Дурман как советчица в счет не шла. Возвращаться домой было опасно, идти на запад — еще опаснее, все равно что самим лезть в сети. Единственный выход, пожалуй, — отправиться в иностранный квартал. Однако Маленький Скорпион покачал головой:

— Лучше смерть, чем позор! И отпусти ты этого несчастного.

Я сделал, как он хотел.

Постепенно стемнело. Кругом царила необычайная, страшная тишина. Вдали наверняка бегут отступающие солдаты, за ними идет иностранная армия, а здесь — напряженная тишина, как на пустынном острове перед бурей. Конечно, сам я мог перебраться в другую страну, но меня мучила судьба Маленького Скорпиона, который успел стать мне близким Другом. Да и Дурман не хотелось бросать. Как это печально — в обвалившемся доме ждать гибели государства! Именно тогда особенно остро ощущаешь связь между понятиями «человек» и «гражданин». Я думал, разумеется, не о себе, а о своих друзьях: только так я мог проникнуть в их души, взять на себя хоть часть их скорби, потому что утешать их было бесполезно. Государство гибнет от собственной глупости. Эта гибель не трагическое разрешение противоречий, не поэтическое олицетворение справедливости, а исторический факт, который не смягчишь никакими чувствительными словами. Я не книгу читал, а слышал поступь смерти! Мои друзья слышали ее, конечно, еще отчетливее, чем я. Они проклинали ее или предавались воспоминаниям. У них не было будущего, а их настоящее воплотило в себе весь позор человечества.

На небе, все таком же темном, сверкали звезды. Кругом по-прежнему стояла тишина, однако глаза моих друзей были открыты Они знали, что я тоже не сплю, но никому не хотелось говорить: разящий перст судьбы придавил паши языки, В мире онемела еще одна культура, которая никогда больше не возродится. Ее последним воплем стала запоздалая песнь свободе. Душа этой культуры может попасть только в ад, потому что само ее существование было черным пятном на странице истории.

27

Уже к рассвету я задремал. Внезапно грянули два выстрела. Я вскочил, но было поздно: мои друзья лежали на земле окровавленные — рядом с Маленьким Скорпионом валялся пистолет.

Что я чувствовал тогда — невозможно описать. Я все забыл, остались только боль в сердце и страх от пристального взгляда их мертвых глаз. Да, они смотрели на меня, хотя и без всякого выражения, словно предоставляя мне догадаться, о чем они думают. Передо мной была извечная тайна, а я еще надеялся вернуть их к жизни и в то же время чувствовал, как хрупка и беспомощна жизнь. Я не плакал, я был так же мертв, как они, — с той только разницей, что стоял, а они лежали. Присев, я дотронулся до них, они были еще теплыми, но не откликнулись. От них сохранилось лишь то немногое, что знал я, остальное исчезло. Наверное, смерть по-своему приятна.

Мне было нестерпимо жаль их, особенно Дурман, которая была совсем не готова к героической гибели. Преступления людей-кошек обрушивались даже на их жен, матерей, сестер. Будь я богом, я бы раскаялся в том, что дал женщин такому никчемному государству!

Я понимал Маленького Скорпиона и из-за этого еще больше жалел Дурман. У него были причины умереть вместе со своей страной — причины, вполне объяснимые. Человек не может жить вне своей нации и государства; если он теряет их, он гибнет, а если выживает, то гибнет его душа.

Дурман и Маленький Скорпион становились для меня все более дорогими. Я мечтал разбудить их, сказать им, что они чисты, что их души не погибли. Мечтал, чтобы они улетели со мной ка Землю, испытали радости жизни. Но бесплодные грезы только усиливали тоску. Друзья оставались недвижными — казалось, они погибли уже несколько дней назад. И жизнь и смерть были Всем, а между ними лежало безгранично большое Непознаваемое. Да, молчание смерти оказалось абсолютной истиной. Мои друзья больше не заговорят, и я сам потерял интерес к жизни.

Я просидел возле них до самого восхода. Их черты вырисовывались все отчетливее, солнечный луч упал на безмолвное, но необычно красивое лицо Дурман, на Маленького Скорпиона, прислонившего голову к стене. Его лицо все еще хранило печальное выражение, как будто он даже после смерти не избавился от своего пессимизма.

Если бы я продолжал сидеть здесь, я бы сошел с ума. Но одна мысль о том, что я должен их оставить, исторгла у меня слезы, которые я до сих пор сдерживал. Бросить друзей и вновь скитаться по чужому миру было еще труднее, чем оказаться оторванным от Земли. К тому же их образы будут постоянно преследовать меня. Я плакал, обхватив руками их тела, и почти кричал: «Прощай, Маленький Скорпион, прощай, Дурман!»

Хоронить их я был не в состоянии. Еще минута, и я останусь здесь навеки. Стиснув зубы, я подобрал свой пистолет, перелез через стену и, отойдя на несколько шагов, оглянулся. Нет, я не вернусь, пусть даже их тела сгниют. Такой я злосчастный человек: сначала потерял товарища, с которым вместе летел, а теперь и этих друзей… Наверное, мне вообще нельзя дружить!

Куда же идти? Конечно, в Кошачий город. Ведь там сейчас мой дом.

Навстречу мне никто не попадался, всюду витала смерть. На серо-желтой дороге, под серым небом, валялись мертвые солдаты, над которыми с радостным клекотом плясали белохвостые коршуны. Я шел со всей скоростью, на какую был способен, однако в ушах стоял смех Дурман, раздавался голос Маленького Скорпиона. Они действительно преследовали меня.

Завидев вдали Кошачий город, я почувствовал, что мое сердце забилось сильнее — то ли от страха, то ли от новой надежды. На пустынных улицах не было никого, только валялись трупы изнасилованных женщин. Я догадался, что здесь проходили солдаты, и вспомнил фразу Дурман: «Цветок тоже убежала!» Да, если бы Цветок не скрылась, она бы оказалась среди этих мертвецов… Голова Большого Ястреба, вся исклеванная коршунами, по-прежнему торчала на шесте; теперь ее не стерегли, она сама как будто сторожила пустой город…

Дом Маленького Скорпиона оказался разрушенным. Солдаты не оставили ничего, что я мог бы взять на память, да мне, наверное, и не следовало брать, потому что каждый кирпич, каждая частица этого дома вызывали у меня слезы.

Зная, что все жители на востоке, я пошел туда, по пути оглянулся на мертвый город, тонувший в сером воздухе, повернул к роще Большого Скорпиона, миновал безлюдные деревушки, где тоже побывали солдаты.

В роще опять-таки никого не оказалось. Я присел под деревом, но гнетущая тишина вскоре согнала меня с места… От нечего делать я пошел к отмели, где прежде купался, сел на песок и стал глядеть вдаль. Тут сквозь туман я вдруг заметил людей, идущих на запад. Было такое впечатление, что обстановка изменилась и жители возвращаются в город. Путников становилось все больше, некоторые шли с солдатами и нетерпеливо прокладывали себе дорогу обычным для именитых людей-кошек способом. То в одном, то в другом месте вспыхивали стычки, но понять, кто побеждает, было трудно, потому что солдаты не столько били, сколько увертывались, прятались друг от друга. Один из отрядов увертывался особенно умело и, заполняя образовавшиеся пустоты, потихоньку двигался вперед. Когда он подошел ближе к отмели, я понял причину этой ловкости: во главе отряда стоял Большой Скорпион.

Я не мог упустить такого случая и догнал отряд, который уже совсем вырвался на свободу и начинал наращивать темп. Большой Скорпион, казалось, обрадовался, увидев меня, но ему было не до разговоров. Когда я спросил, что он думает делать, он озабоченно бросил:

— Идем с нами в столицу! Враги скоро придут туда, если уже не пришли!

«Наконец-то люди-кошки поняли, что нельзя не обороняться; и решили защищать город! — подумал я. — Но почему они тогда дерутся по дороге?!» Чувствуя, что мои догадки не совсем оправданны, я потребовал от Большого Скорпиона объяснений.