Афоризмы. Война и мир

Деспотизм — вот к чему ведет торжествующая общая воля; а чей деспотизм — одного, нескольких или всех, — это уже несущественно.

Деспотизм страшнее всего тогда, когда пытается делать добро, своими намерениями оправдывая самые возмутительные свои дела, — а если зло выдает себя за целебное средство, то оно не знает уже больше удержу.

Деспотии гибнут из-за недостатка деспотизма, как хитрецы — из-за недостатка хитрости.

Деспотичное правление — это такой порядок вещей, при котором властвующий низок, а подвластный унижен.

Диктатура — это государство, в котором все боятся одного, а один всех.

Древо свободы должно время от времени орошаться кровью патриотов и тиранов. Это его естественное удобрение.

Единственный в мире тиран, которого я согласен принять, это тихий голос, идущий из глубины души.

Если общество скроено по нашей мерке, мы называем это свободой.

Если бы существовало животное, превосходящее людей силой, которому иногда доставляло бы удовольствие играть с ними, как играют дети с майскими жуками, или накалывать их на булавки для коллекции, как бабочек, то такое животное было бы, вероятно, в конце концов истреблено, особенно в том случае, если бы оно не было много выше человека по своим духовным возможностям; оно не смогло бы устоять против человека или, во всяком случае, не должно было бы помешать ему хоть сколько-нибудь проявить свои силы. Таким животным поистине является деспотизм, а между тем он все еще держится во многих местах. Но, описывая это животное, следует, разумеется, учитывать, что оно не может обойтись без человека.

Если бы удалось заглянуть в душу тиранов, то нам представилось бы зрелище ран и язв, ибо как бичи разрывают тела, так жестокость, любострастие и злобные помыслы раздирают душу.

Из года в год, изо дня в день ход событий убеждает меня в том, что люди по природе своей способны ужиться только с известной суммой свободы, а раз им будет предоставлена большая, они сами позаботятся о том, чтобы расстаться с нею и организовать новую форму тирании.

Из раны, неудачно нанесенной деспоту, льется море чужой крови.

Каждый диктатор начинает с того, что упрощает.

Кажется, люди больше гневаются, когда их правам наносится легкий ущерб, чем когда они совершенно лишаются их благодаря насилию. Первое называется быть обманутым, второе — уступить более сильному.

Как может тиран властвовать над свободными и гордыми, если нет в их свободе тирании и нет в их гордости стыда?

Когда белые люди управляют сами собой — это самоуправление, когда же они управляют при этом еще и другими людьми — это больше, чем самоуправление, это деспотизм.

Когда деспот лишает вас воздуха, когда он навязывает вам свою истину, то даже если вы и сами эту истину признаете, она угнетает вас, она вас душит, вы ее ненавидите, и вас тянет броситься в противоположную сторону.

Когда смиренные поначалу христиане захватили власть, они заговорили иначе, и их царство, якобы не от мира сего, стало самым жестоким деспотизмом на земле.

Кто отрицает свободу другого, сам свободы не заслуживает. Если тут наступит деспотия, я предпочел бы эмигрировать в страну без претензий на любовь к свободе — в Россию, например, где деспотизм может считаться чистым, без низменной примеси лицемерия.

Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой.

Лишь тот равен другому, кто это доказывает, и лишь тот достоин свободы, кто умеет завоевывать ее.

Настанет тот день, когда солнце будет светить только свободным людям, не признающим другого властелина, кроме своего разума, когда тираны и рабы останутся только в истории и на сцене, когда ими будут заниматься только затем, чтобы пожалеть их жертвы.

Настоящая демократия есть деспотия черни.

Не хочу вождя, который бы меня связывал или стеснял: вождь вождем, но пусть при мне останутся и глаза, и свое мнение, и свобода и пусть мне не мешают ни идти, куда хочу, ни оставлять кое-что без внимания, ни пытаться достичь недостижимого; пусть разрешат ходить по кратчайшей и — если хватит терпения — по более ровной дороге, и спешить и медлить, и отклоняться с пути и возвращаться назад.