Мозг отправьте по адресу...

В 1919 году М. вместе с Бриками переезжает из Петрограда в Москву, где и обосновывается с тех пор на постоянное жительство.

Литературное окружение его в первые годы после революции состоит, как и ранее, главным образом из футуристов, сотоварищей по предреволюционным футуристическим выступлениям. Одно время московские футуристы группировались вокруг «Кафе футуристов», помещавшегося вблизи от Тверской, в Настасьинском переулке. М. часто проводил в этом кафе свои вечера, выступая в заключение с чтением своих стихов.

Маяковский оглядывал комнату.

– Чтоб было тихо, – разглаживал он голосом воздух. – Чтоб тихо сидели. Как лютики.

На фоне оранжевой стены он вытягивался, оперев руки в карманы. Кепка, сдвинутая назад, козырек резко выдвинут надо лбом. Папироса шевелилась в зубах, он об нее прикуривал следующую. Он покачивался, проверяя публику поблескивающими, прохладными глазами.

– Тише, котики, – дрессировал он собравшихся. Он говорил угрожающе-вкрадчиво.

Началась глава из «Человека», сцена вознесения на небо.

Слова ложились не громко, но удивительно раздельно и внятно. Это была разговорная речь, незаметно подхваченная ритмом, скрепленная гвоздями рифм. Он улыбался и пожимал плечами, пошучивая с воображаемыми собеседниками: «Посмотрим, посмотрим. Важно живут ангелы, важно».

И публика улыбается, ободренная шутками. Какой молодец Маяковский, какой простой и общительный человек. Как с ним удобно и не беспокойно пройтись запросто по бутафорскому небу. Но вдруг потянуло серьезностью. Рука Маяковского выдернута из кармана. Маяковский водит ею перед лицом, как бы оглаживая невидимый шар. Голос словно вытягивается в длину, становясь протяженным и непрерывным. Сплошное набегание ритма усиливает, округляет его. Накаты голоса выше и выше, они вбирают в себя всех присутствующих. Это серьезно, даже страшновато, пожалуй. Тут присутствуешь при напряженной работе, при чем-то напоминающем по своей откровенности и полноте процессы природы. Тут присутствуешь при явлении откровенного, ничем не прикрытого искусства. Слова шествуют в их незаменимой звучности:

(С. Спасский. «Встречи» [259])

Или, как передает Каменский, М. выходил на эстраду, читал стихи, сыпал остроты, горланил на мотив «Ухаря-купца»:

Ешь ананасы,

рябчиков жуй,

День твой последний

приходит, буржуй. [260]

Однако футуристическое движение явно шло на убыль. Обстановка кафе, как правильно замечает С. Спасский, «в сущности жалка и случайна». [261] Сам М. по мере того, как он все более втягивался в работу по обслуживанию революционной действительности и его интересы все более устремлялись в направлении интересов революционного пролетариата, все более отходит и в формальном отношении от своих прежних позиций.

Переход от эпохи военного коммунизма к нэпу совпал у М. с тяжелым личным переживанием. Коллизия личного и общественного породила поэму «Про это». [262] Эта поэма, подобно «Облаку в штанах», по своему сюжету посвящена теме неразделенной любви. Однако, в силу свойственного М. перерастания личного в общественное, эта поэма одновременно является и отражением в сознании поэта переходного периода в экономике нашей страны. Впервые после Октября в творчестве М. вновь зазвучала сильная лирическая нота, окрашенная трагическими тонами отчаяния и пессимизма, вплоть до мыслей о самоубийстве. Этим «Про это» сближается с дореволюционными поэмами М. Поэма «Про это» показывает, что лирическая струя в творчестве М. не иссякла в течение первых лет после Октября, но была лишь приглушена, как бы ушла в подпочву. Душевное потрясение дало ей возможность вновь вырваться наружу. Одновременно эта поэма дает представление об интенсивности, которой достигали у М. внутренние конфликты и трагическое мироощущение под влиянием неблагоприятного стечения обстоятельств.

Период между 1924 и 1930 годами является периодом наибольшего расцвета творческой активности М., когда он становится, по выражению Сталина, «лучшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи». Творчество М. достигает своей наибольшей силы, глубины и технического совершенства. Оно постепенно все более освобождается от многих формалистических моментов, являющихся отголосками раннего футуристического периода. Построение стиха как внешне, так и внутренне становится все более простым и естественным, выигрывая тем в глубине и силе воздействия. Неистовый гиперболизм, гигантизм в метафорах уступают свое место сдержанности, строгости в художественных образах и сравнениях. Творчество М. уже не страдает более свойственным периоду «Мистерии-буфф» и "150 000 000" абстрактно-схематическим, плакатным, доходящим до упрощенства отображением действительности. В то же время оно свободно также и от эмоциональной надорванности, «истеричности» дореволюционной поэзии М. В творчестве М. уничтожается разрыв между лирическим и публицистическим, между личным и общественным в восприятии и художественном отображении действительности. И то и другое сплавляется в некоем художественном фокусе. Само восприятие действительности становится значительно более углубленным и отображаясь не абстрактно-схематически, но преломляясь сквозь все богатство внутренних переживаний, настроений и мыслей, приобретает полнокровную силу изображения и правдивость в передаче сущности изображаемых явлений. Этим М. по характеру своего творчества несомненно все больше приближается за последние годы к принципам социалистического реализма в искусстве, сохранив в то же время все то новое, что внес в советскую поэзию его художественный метод. В его произведениях последних лет многообразие тематики сочетается с многообразием приемов художественного изображения, глубокая лирика органически сочетается в них с иронией и едкой сатирой, образы в своей конкретности сгущены, сконденсированы до предела, действенность стиха усиливается лаконизмом и скупостью речи. Раскрытие основной идеи произведения достигается мастерским сопоставлением отдельных конкретных фактов («Товарищу Нетте» [263]).

Не следует, однако, представлять себе, что процесс художественной перестройки протекал планомерно и спокойно. Напротив, имеется много данных за то, что он представлял собой далеко «не мирный» процесс, сопровождавшийся субъективно-мучительно воспринимавшимися поэтом внутренними противоречиями и конфликтами. Признаки этой борьбы прорывались в стихах, как, например, в следующих известных строчках из поэмы «Во весь голос»: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». [264] Очевидно, что это становление «на горло собственной песне» являлось результатом стремления М. подчинить свободное и естественное выявление творческого процесса (песня) формалистическим взглядам на искусство, т. е. как раз тому, что изживалось им с наибольшим трудом.

Основные характерные для его творчества особенности метода работы существенно не меняются. Как и ранее, для М. характерно творчество по горячим следам под непосредственным впечатлением окружающей действительности, привлекших его внимание фактов и событий. М. сам неоднократно высказывался: «Мне необходимо ездить. Общение с живыми вещами заменяет мне чтение книг». Но воспринимаемые впечатления подвергаются еще более усиленной, еще более тщательно продуманной художественной обработке. И хотя творчество его по-прежнему идет на память, большое количество оставленных им записных книжек говорит о громадном труде, затраченном им в процессе постоянно протекавшей внутри него творческой деятельности и о колоссальной ее напряженности.