Оборотни и вампиры

«В это время мимо шел человек с цветами в руках; среди цветов я заметил лепестки недавно сорванных роз; тотчас, ни минуты не теряя на раздумья, соскочил я с ложа; все подумали, будто я собрался танцевать, но я, быстро оглядев букеты, выбрал среди прочих цветов розы и съел их. И тогда, к величайшему изумлению зрителей, личина животного спала, осел исчез, и на его месте остался стоять лишь совершенно голый Луций. Все были поражены такой удивительной и внезапной метаморфозой; поднялся ужасный шум, и театр разделился на два лагеря: одни видели во мне человека, сведущего в колдовской науке, чудовище, способное по желанию изменять облик, и требовали немедленно меня сжечь; другие же говорили, что прежде следует меня выслушать, а потом уже судить...» Последнее мнение возобладало. Наместник узнал Луция, и ему вернули свободу, но на беду ему вздумалось отыскать свою пылкую любовницу. «И вот я ужинаю с ней, — рассказывает он, — умащенный ароматным маслом и увенчанный милыми розами, которым я обязан своему возвращению к людям. Час был уже поздний; когда настало время идти в постель, я поднялся, гордо сбросил с себя одежды и предстал перед ней совершенно голым, считая, что сравнение с ослом будет для меня выгодным. Но, увидев, что я в действительности всего лишь человек, она бросила на меня презрительный взгляд и одновременно с этим воскликнула:

— Убирайся подальше от меня и от моего дома и ночуй, где хочешь!

— В чем же я провинился? — в свою очередь вскричал я.

— Клянусь Юпитером, — сказала она, — не в тебя, а в осла я была влюблена; не с тобой, а с ним я спала: я думала, что ты сохранил тот большой и красивый предмет, каким отличался мой осел. Но теперь я ясно вижу, что вместо этого приятного и полезного животного ты, после своего превращения, стал всего лишь дурацкой обезьяной!..» (с французского перевода Э.Тальбо).

Боги, очевидно, совершенно не нуждались для того, чтобы облачиться в шкуру животного, ни в каких бальзамах, микстурах и порошках. Чтобы метаморфоза совершилась, достаточно было высказать желание, и многие смертные женщины мечтали о том, что боги посетят их в новом обличье. В Карфагене, Греции, Македонии змею считали полезным созданием, благодетелем, «агафодемоном», милым сердцу царевен, которым наскучили одинокие наслаждения, и неудовлетворенных жен. Говорят, именно в змеиных объятиях царица Олимпия, верная фракийскому оргиастическому культу, зачала Александра. Супруг же с тех пор, как застал ее с рептилией, стал реже проводить с ней ночи; как сообщает Плутарх, «то ли он боялся порчи или колдовских чар, то ли из почтения, но он удалился от ее ложа, считая, что оно занято божественным существом». Позже отец открыл сыну тайну его рождения и призывал его соответствовать своему царственному происхождению.

Овидий заполнил метаморфозами пятнадцать книг, изобразив во всей красе богов, людей, камни и растения — чудесные или жестокие легенды, в которых творцы шутят с любовью; они спешат насладиться своими победами и не менее скоры на расправу. Юпитеру здесь принадлежит львиная доля превращений: он и золото, и пламя, и лебедь, и сатир, и многоцветный змей; он похищает Ганимеда под видом орла, а Европу — под видом быка. Безутешная Ио, превращенная в корову, напоминает нам о несчастьях Навуходоносора и дочерей Прета:

Ио древесной листвой и горькой травою питалась,

Вместо постели лежит на земле, не всегда муравою Устланной, бедная! Пьет из илистых часто потоков.

К Аргу однажды она протянуть с мольбою хотела Руки, — но не было рук, что к Аргу могли б протянуться;

И, попытавшись пенять, издала лишь коровье мычанье И ужаснулась сама — испугал ее собственный голос.

Вот побережьем идет, где часто, бывало, резвилась,

К Инаху, но лишь в воде увидела морду с рогами,

Вновь ужаснувшись, она от себя с отвращеньем бежала...

(Книга I, перевод С.В. Шервинского)

Но к этому делу причастен не один Юпитер. Его мстительная супруга превратила нимфу Кал-листо в медведицу:

«Этого лишь одного не хватало, беспутница, — молвит, —

Чтобы ты плод принесла и обиду сделала явной Родами, всем показав моего Юпитера мерзость.

Это тебе не пройдет. Погоди! Отниму я наружность,

Вид твой, каким моему ты, наглая, нравишься мужу!»

Молвила так и, схватив за волосы, тотчас же наземь Кинула навзничь ее. Простирала молившая руки, —

Начали руки ее вдруг черной щетиниться шерстью,

Кисти скривились, персты изогнулись в звериные когти,

Стали ногами служить; Юпитеру милое прежде,

Обезобразилось вдруг лицо растянувшейся пастью,

И чтобы душу его молений слова не смягчали,

Речь у нее отняла, — и злой угрожающий голос,

Ужаса полный, у ней из хриплой несется гортани...

(Книга II, перевод С. В. Шервинского)

Не менее жестока Диана, заставившая Актео-на испустить дух через тысячу страшных ран и превратившая Ниобу в мрачную скалу. Паллада обращает Арахну в паука; Вакх превращает пиратов в дельфинов, а дочерей Миния — в летучих мышей. Наконец, Окиронея чувствует, как обращается в кобылу, начинает ржать, а ее пальцы тем временем сходятся и становятся копытами... Можно множить и множить примеры этих странных и причудливых божественных развлечений, увековеченных во многих культах. Например, египетские цари-жрецы для принесения жертвы облачались в леопардовую шкуру, а ассирийские заклинатели духов притворялись большими рыбами. В Греции, в Аттике, молодые девушки, устраивая шествия в честь Артемиды, подражали походке медведиц, а в Риме во время сатурналий, вакханалий, луперкалий участники процессий надевали устрашающие маски — взять хотя бы маску Мандука, чей огромный рот и острые клыки напоминали о Горгоне и этрусских демонах.

Цезари во время своих гнусных оргий довели до последних пределов это странное единение человека с животными божествами. Если Тиберий всего лишь любовался непристойными любовными сценами между богами, то Август и Калигула воспроизводили их сами. Нерон облачался в шкуру быка и прилюдно покрывал выбранную для него Пасифаю. Обратившись в тигра или льва, он с пеной на губах набрасывался на обнаженных жертв и отрывал у них детородные органы. Эти варварские обычаи, которыми мы возмущаемся, совершенно не казались такими ужасными народу-царю, чья ненасытная жажда удовольствий постоянно требовала новой пищи. Разве сами боги не подали пример сексуальной и моральной разнузданности? Обычная любовь им прискучила, и они призывали своих приверженцев выдумывать сложные позы, стремиться к неслыханному исступлению и извращениям, до каких было далеко и Приапу.

Добрые монахи средневековья, без устали переписывавшие манускрипты, нимало не заботясь ни об их происхождении, ни о подлинности, поддерживали существование легенд о метаморфозах до сравнительно недавних времен. По правде сказать, они ровным счетом ничего не придумали — так же, как и Плиний, Петроний и Апулей, почерпнувшие свои истории из очень древних преданий.

Блаженный Августин, который, впрочем, сам в это не верил, повторил старую сказку о волшебном сыре, благодаря которому итальянские ведьмы превращали заезжих гостей во вьючных животных. Венсан де Бове, радостно подхватив этот пример, рассказывает о двух римских трактирщиках, превращавших постояльцев в баранов или цыплят, которых затем продавали на базаре. Фульгозий, которого цитирует де Ланкр, описывает случай, происшедший с одним срокусни-ком: его таким же образом превратили в осла, и он развлекал прохожих, а потом вернул себе первоначальный облик, искупавшись в волшебной реке. Наконец, Шпренгер, этот грозный педант, которому мы частично обязаны составлением «Молота ведьм», сообщает, что некий человек — также под действием злых чар — был вынужден в течение трех лет таскать на себе поклажу одной злобной ведьмы: «Наконец, по истечении этого срока, он, проходя мимо церкви во время мессы и не решаясь войти из страха побоев, остановился у дверей, согнул задние ноги и, сложив передние... воздел их к небесам. Ведьма стала колотить осла; все догадались, что здесь замешано колдовство, и молодой человек обрел прежний вид в ту самую минуту, как покарали ведьму».