Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге

Один из исследователей, Семир Зеки (Semir Zeki), сказал журналистам, что томограммы мозга в будущем могли бы применяться в суде — например, для оценки того, испытывал ли подозреваемый в убийстве сильную ненависть в отношении жертвы (10). О, попридержите коней! Действительно, эти данные открывают, что определенные части мозга больше активируются, когда люди смотрят на фотографии тех, кого они ненавидят, и, предположительно, в процессе просмотра испытывают неприязнь. Проблема в том, что «высветившиеся» на томограммах зоны активируются и при многих других эмоциях, не только при ненависти. Не было открыто комплекса зон мозга, так связанных между собой, чтобы это могло служить четко определенным нервным эквивалентом неприятия.

Университетские пресс-службы не менее знамениты своей любовью к включению сенсационных подробностей в свои адаптированные для средств массовой информации пресс-релизы. Дескать, вот место, которое «загорается» при мыслях о Боге («Найден центр религии!»), или ученые обнаружили область любви («Любовь обнаружена в мозге!»). Нейробиологи иногда с пренебрежением называют такие исследования «пятноведением» [7]: это иронический термин для обозначения исследований, демонстрирующих, какие области мозга активизируются, когда испытуемый испытывает ощущение X или выполняет задание Y. Повторимся: неспециалисту очень легко упустить из виду тот факт, что фМРТ и другие методы визуализации мозга отнюдь не читают мысли и чувства. Они лишь условно отражают изменения уровня кислорода в разных участках мозга, демонстрируя, какие из них более активны, когда человек думает, чувствует или, скажем, читает или считает. Но переходить от этих характеристик к уверенным заключениям о том, как люди относятся к политическим кандидатам или уплате налогов или что они испытывают в муках любви — весьма опрометчивый шаг (11).

Популярная нейронаука — легкая мишень для насмешек, и мы это знаем. Тем не менее мы сами способствуем ее процветанию, поскольку такие исследования притягивают неоправданное внимание средств массовой информации и формируют общественное представление о том, что может сообщить нам нейровизуализация. Опытные научные

журналисты поеживаются при чтении материалов, заявляющих, что томограммы могут зафиксировать сам процесс работы психики. Серьезные популяризаторы науки прилагают массу стараний, чтобы точно описать суть качественных нейробиологических исследований. В действительности вихрь недовольства уже формируется. «Нейромания», «нейропонты» и «нейробзик» (или «нейрочушь», если вы британец) — это всего лишь некоторые из появившихся ярлыков, которые порой используют сами недовольные нейробиологи. Но в мире, где университетские пресс-релизы расталкивают друг друга в борьбе за внимание прессы, именно исследования со скандальной подоплекой («Психологи утверждают: мужчины воспринимают облаченных в бикини женщин как объекты») подхватываются и доводятся до абсурда (12).

Проблема такой бездумной нейронауки лежит не в самой нейронауке. Эта область является одним из величайших интеллектуальных достижений современности. Ее инструменты впечатляющи. Цель нейровизуализации невероятно важна и удивительна: построить мост через провал в понимании связей нематериальной психики и телесного мозга. Но эти взаимоотношения чрезвычайно сложны и не вполне понятны. Таким образом, они легко становятся поводом для шумихи в средствах массовой информации, с легкой руки некоторых не в меру прытких научных работников и «нейропредпринимателей», бросающихся необоснованными выводами, выходящими далеко за пределы того, о чем свидетельствуют имеющиеся на сегодняшний день данные. Британский нейроскептик Стивен Пул назвал это приступами «преждевременной экстраполяции» (13). Когда дело доходит до отсканированных изображений мозга, «видеть» может значить «верить», но не обязательно «понимать».

Некоторые неправомерные способы применения данных нейронауки забавны и по сути безобидны. Возьмем, к примеру, новую тенденцию — книги по нейроменеджменту типа «Ваш мозг и бизнес: нейронаука о великих лидерах» (Your Brain and Business: The Neuroscience of Great Leaders), которые советуют нервным руководителям высшего

звена «помнить о том, что центры тревожности в мозге связаны с мыслительными центрами, включая префронтальную и переднюю поясную кору». Повальное увлечение проникло на рынки воспитания детей и образования, что, вероятно, неудивительно. Родители и учителя являются легкой добычей для пресловутой «гимнастики мозга», «мозгосовместимого образования» и «мозгоориентированного родительского воспитания», не говоря уже о десятках других ничем не подтвержденных методик. По большей части, эти приукрашенные программы «упаковывают» старые добрые советы в обертку нейроби- ологических открытий, ничего не добавляя по существу. Как остроумно заметил один когнитивный психолог: «Не можете склонить других к своей точке зрения? Возьмите приставку “нейро” — и ваше влияние возрастет или мы вернем вам деньги» (14).

Отсканированные изображения мозга не являются тем, чем они кажутся. Это не фотографии работающего мозга в реальном времени.

Но чрезмерное увлечение изображениями мозга становится важным, когда на весах оказываются проблемы реального мира. Возьмем юриспруденцию. Когда человек совершает преступление, кто виноват: он или его мозг? Конечно, это некорректный вопрос. Если биология чему-нибудь нас и научила, так это тому, что различие между «моим мозгом» и «мной» является ложным. Однако если биологические механизмы могут быть определены, а тем более зафиксированы на изображении мозга в виде сочных цветовых пятен, то непрофессионалу очень легко принять мысль, что рассматриваемое поведение следует считать «биологическим», а следовательно, «встроенным», непроизвольным и неподконтрольным самому человеку. Уголовные адвокаты, что неудивительно, все больше используют в суде изображения мозга, якобы демонстрирующие биологический дефект, который «заставил» их клиента совершить убийство.

Заглядывая в будущее, некоторые нейробиологи пророчат драматическую трансформацию уголовного права. Дэвид Иглмэн, например,

приветствует времена, когда «мы, возможно, однажды обнаружим, что многие типы плохого поведения имеют базовое биологическое объяснение, [и] со временем станем воспринимать принятие неправильных решений так же, как воспринимаем любой телесный процесс, к примеру диабет или легочное заболевание» (15). Когда это случится, предсказывает он, «больше присяжных будут считать подсудимых невиновными» (16). Но насколько корректно делать подобный вывод на основе нейрофизиологических данных? Даже если любое поведение можно отследить на уровне четко различимых коррелятов мозговой деятельности, то означает ли это, что однажды мы сможем трактовать любое противозаконное действие в соответствии с теорией преступления, гласящей «не обвиняй меня, обвиняй мой мозг»? Никто и ни за что больше не будет отвечать? Позиция по этим исключительно важным вопросам зависит от того, как мы понимаем отношения между мозгом и психикой.

Психика [8] не может существовать без мозга. Вероятно, все современные ученые, включая нас самих, являются «психофизическими монистами»: они верят, что психика («разум») и мозг состоят из единой материальной «субстанции». Да, все субъективные переживания, от пугливой дрожи до сладкой ностальгической печали, соответствуют определенным физическим событиям в мозге. Обезглавливание наглядно демонстрирует это: нет работающего мозга — нет психики. Но даже если считать психику продуктом деятельности нейронов и их устойчивых объединений, она вовсе не идентична материи, которая ее породила. В этом утверждении нет ничего мистического или сверхъестественного, равно как оно не предполагает «дуализма» — сомнительного предположения, что психика и мозг просто состоят из разных физических субстанций. На самом деле оно лишь означает, что нельзя использовать правила, действующие на физиологическом клеточном уровне, для достоверного предсказания действий на ином — психологическом — уровне. Вот вам аналогия: если вы хотите понять текст на этой странице, вы можете отправить материю слов на химический анализ, и специалист по неорганической химии предоставит вам подробные точные сведения о молекулярном составе типографской краски. Однако никакие химические анализы не помогут вам понять, что эти слова означают, не говоря уж об их общем смысле в контексте других слов с этой страницы.