Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

Еще я узнал, что обычные газетные термины «сексуальное домогательство» и «совращение» слишком мягки для того, что произошло с большинством этих людей на самом деле! (Впрочем, церковь боится и этих терминов: вместо них она использует поистине оруэл-ловский лексикон — «нарушение границ» и «неподобающее поведение».) Освещая католический секс-скандал, я тщетно убеждал редакторов использовать прямые и четкие определения, хотя бы такие, как «содомия» или «изнасилование детей». Эти слова из моих материалов всегда вычеркивались. Считалось, им не место в газете для всей семьи. Я же полагал: наши читатели — взрослые люди и имеют право знать, что произошло на самом деле. «Развращение», «сексуальное домогательство» — эти слова применимы и к ребенку, которого просто потрогали через одежду. Это плохо, но не идет ни в какое сравнение с насильственным сексом с детьми. Я всегда пола1^ал, что паства должна знать, что именно вытворяли ее «отцы» — тогда, быть может, у нее пропадет охота за них заступаться.

В 2003 году, рассказывая о том, как несколько женщин обвинили Арнольда Шварценеггера, тогда кандидата в губернаторы Калифорнии, в непристойном поведении и сексуальных домогательствах, редакция «Таймс» заняла по отношению к сильным выражениям куда более мудрую позицию.

Так, в «Таймс» писали, что, по словам одной из женщин, Шварценеггер «прошептал ей на ухо: «А тебе когда-нибудь язык в [анус] засовывали?» В другом разделе той же статьи официантка рассказывает о том, как Шварценеггер тронул ее за руку. «Я наклонилась к нему, — вспоминает она, — и он сказал вполголоса: «Сделай кое-что для меня». Я подумала, может быть, принести ему еще хлеба. А он продолжал: «Сходи в туалет, засунь палец себе в [влагалище] и принеси мне».

По-моему, отлично, что редакция не стала оберегать целомудрие читателей, заменяя реальные (или приписанные ему) слова Шварценеггера туманными парафразами. Оставила все почти как было — отсекла только мат (понятно, что вместо «влагалища» в оригинале стояло другое слово). Но, казалось бы, точно описать реальные действия человека куда важнее, чем в точности воспроизвести сальные разговоры? Убедительного ответа на этот вопрос я так и не добился. Не думаю, что здесь какой-то заговор. Скорее, сами картины происшедшего — священник содомизирует мальчика прямо на алтаре, пока тот не обделается; священник вводит во влагалище девочки кропильницу для святой воды; маленький мальчик прячет от мамы окровавленные трусы — были слишком тяжелы даже для многое повидавших журналистов.

Еще я узнал в тот вечер, что сексуальное насилие, совершенное священником, оставляет особенно глубокие раны и причиняет неизгладимый вред. Оно замедляет и сильно искажает и сексуальное, и духовное развитие ребенка. Твой религиозный наставник вдруг начинает заниматься с тобой сексом: такое невозможно ни принять, ни даже осознать. С тех пор, когда пламенные католики убеждали меня, что жертвы подают в суд только ради денег — я больше с ними не спорил. Чтобы понять, о чем речь, им стоило бы побывать на терапевтических встречах тех, кто пережил насилие священников.

***

По дороге в Дамаск Савл из Тарса, преследователь иудеев, веривших в Иисуса Христа как в Мессию, вдруг увидел свет с небес. Ослепленный, пал он на землю и услышал голос Божий: «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» Три дня спустя ученик Иисуса по имени Анания вернул Савлу зрение и крестил его. С этого дня Савл, принявший новое имя Павел, посвятил свою жизнь проповеди Благовестил Христова и сделался одной из влиятельнейших фигур в истории.

Не могу сказать, что со мной произошло что-то подобное. Получасовой путь из Лонг-Бич домой, в Коста-Меса, прошел для меня без приключений: не было никакого внезапного обращения — точнее, разобращения. Однако, оглядываясь назад, думаю, что для меня это был такой же Путь в Дамаск. Я просто постарался этого не осознавать.

Я ехал домой, почти не сознавая, где я и что со мной. Столько лет я писал об искупительной мощи веры, но ни разу не сталкивался лицом к лицу с ее темной стороной: с тем вредом, который может причинить религия в руках негодяев. Перебирая в памяти все, что писал о религии, в первый раз я удивился тому, как мало святости встречал в жизни верующих. Вот почему мне удавалось с такой легкостью находить сюжеты: немногие люди, искренне и глубоко верующие, ярко сияли на сером фоне «стада духовного». Эта мысль стояла у меня комом в горле; но я поспешил смыть это ощущение молитвой и благочестивыми изречениями типа: «Люди грешны, но Бог остается Богом». Несколько лет упорных размышлений потребовалось мне, чтобы эти банальности перестали меня успокаивать.

Приехав домой, я попытался рассказать жене о том, что увидел на встрече пострадавших, но оказалось, что это невозможно облечь в слова. Все, что я мог сказать, что это люди с разбитыми душами, что им нанесены неисцелимые раны. Более точное определение нашел я позже у отца Томаса Дойла, священника, чья церковная карьера рухнула после того, как в 1985 году он возвысил голос в защиту жертв сексуальных преступлений клириков. Священники, которые развращают детей, писал он, и церковные руководители, которые их покрывают, совершают «убийство душ».

8 Удар по духовному телу

Все только начинается Бездна падения Церковная мафия

Дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истинной любовью все возвращали в Того, Который есть глава Христос.

(Еф 4:14 - 15)

Вернувшись на свое рабочее место, я занялся тем, чем мне следовало заняться девять месяцев назад, когда Джин Паско грохнула мне на стол кипу документов — углубился в историю Майкла Харриса. Благодаря иску Ди Марии, заставившему церковные власти выложить на стол документы из тайных архивов и дать показания под присягой, у нас с Джин появилась возможность детально проследить путь отца Харриса и его отпадение от благодати. Сразу после пресс-конференции я лишь мельком проглядел документы, торопясь написать новость для завтрашнего номера. Но теперь у меня было время сложить все детали картинки вместе. Возможность подготовить материал на основе сотен страниц документальных свидетельств — мечта для журналиста. Куда чаще нам приходится бороться за обрывки сведений, шерстить архивы в поисках официальной информации, умолять собеседников сделать нам копии документов. Но адвокаты Ди Марии — Фриберг и ее партнер Джон Мэнли — пять лет проработали над этим делом. Они узнали все, что только можно узнать. И плоды их труда лежали сейчас передо мной. Материал должен получиться отменный! И, отложив все свои сомнения на потом, я погрузился в документы, как журналист, с одной лишь целью — сделать хорошую статью.

Документы с холодной ясностью демонстрировали зияющую пропасть между отношением современного общества и древнего института Католической церкви к одному и тому же преступлению — сексуальному насилию над детьми. Поражало не само то, в чем обвинялся Майкл Харрис. И писал я не о том, что делал «отец Майк», — а о поведении его коллег и руководителей, которые лгали жертвам и их родителям, вводили в заблуждение и их, и широкую публику в попытках избежать скандала и защитить своего собрата-священника. Листая документы, я обнаружил в них историю Винсента Колайса, учившегося в старшей школе «Матер Деи» с 1977 по 1979 год, когда Харрис был ее директором. В 1992 году, узнав, что болен СПИДом, Винсент признался матери: Харрис растлевал его на протяжении этих двух лет. Он просил ее никому об этом не говорить. Эта тайна жгла ей сердце. Осенью 1993 года, за две недели до смерти, Винсент освободил мать от обещания молчать. После смерти сына Ленора Колайс написала Харрису письмо. Это было в День благодарения. Ксерокопия нескольких листков, исписанных аккуратным женским почерком, приложена к делу.

«Сегодня, в праздничный день, я наконец решилась написать вам — привести в порядок свои мысли и дать им покой, — так начала свое письмо Ленора Колайс. — За эти годы я много раз благодарила Бога за ту поддержку и любовь, которую вы оказывали нашей семье в трудное и скорбное для нас время». Дальше она рассказывала, как Винс признался ей, что Харрис растлил его, когда мальчик пришел к нему за советом.